Остров Русь (сборник)
Шрифт:
— Нет, так будут, — уверенно заявил Алеша, — ты давно о своей гвардии тайно мечтаешь.
— Откуда знаешь? — подозрительно спросил Гапон.
— Телепатия, — объяснил Алеша.
— Телепатия! — взъярился князь. — Телепатия, говоришь?! У нас, между прочим, тоже телепатия! Вот она-то мне и подсказывает, что только что вы меня в кабаке собакой кликали!
— У тебя, князь, телепатия неправильная, — предположил Алеша.
— Да хрен с ней, с телепатией, — махнул рукой Владимир. — У меня тридцать три богатыря в свидетелях.
— И
— Как, как, — столь же горестно ответил Владимир, — головы будем рубить, вот как.
— Головы рубить, эт’ хорошо, эт’ по-нашему, — встрепенулся уснувший было стоя Илья Муромец. — Кому рубить?
— А вам, кому же еще, — радостно сообщил Гапон. — Тебе первому.
Илья нахмурился, напряженно соображая. Наконец сказал:
— Не, мне не смогу. Размахиваться несподручно.
— А если кого другого попросить? — все с той же радостью в голосе осведомился Гапон.
— Другому не позволю, — подумав, ответил Илья, — а сам не могу. Несподручно.
— Не позволишь?! — с внезапной свирепостью взвизгнул Гапон. — А вот мы сейчас проверим! Эй, стража, взять их!
Стражники двинулись было опасливо к богатырям, но остановились, услышав обращенные к попу слова князя:
— А ты че это тут раскомандовался?! Мантию, жулик, выиграл, и все уже?! Вот заведешь свою гвардию, тогда и командуй! Понял? — И, повернувшись к стражникам, скомандовал сам:
— Эй, стража, взять их!
Стражники искательно посмотрели на Гапона. Тот незаметно махнул им рукой: мол, делайте. Стражники придвинулись вплотную к богатырям.
— Только тронь! — рявкнул Илья, выставляя перед собой меч булатный. Но меч перевесил, и Илья упал лицом в направлении вытянутой руки. И упал он прямо на все пытавшегося подняться Добрыню. Тот жалобно пискнул и затих. Затих и Илья. А еще через мгновение, обнявшись, они сладко посапывали на полу.
— Эх, ребята, — укоризненно протянул Алеша Попович и сел на пол рядом с ними.
Без сопротивления, как дрова, стража поволокла троицу прочь из тронного зала.
Гапон хотел что-то крикнуть вслед, но удержался и шепнул несколько слов князю. Князь согласно кивнул и крикнул вдогонку стражникам:
— В погреб их! И свяжите хорошенько! — А затем добавил, обращаясь к Гапону: — Казним на рассвете. Пусть проспятся. Негоже русских богатырей во хмелю казнить.
— Я всегда поражался твоей справедливости, Володя, — преданно глядя князю в глаза, сказал Гапон.
— Спасибо, Гопа, — жеманно поправил воротник пижамы князь.
— Вовка, — проникновенно продолжил поп, дружески положив руку князю на плечо, — а давай их все-таки прям сейчас казним. Куй, как говорится, пока горячо.
— Не, княжецкое слово менять не могу.
— Даже для меня?
— Даже для тебя.
— Жаль, жаль, — сказал Гапон задумчиво. Но тут же повеселел.
— Знаешь, — сказал он, — не люблю я эти зрелища, честное слово. Может, ты их без меня казнишь, а?
— А чего ж, конечно. Отдыхай.
— А точно казнишь?
— Ну я ж сказал!
— На рассвете?
— Обязательно.
Гапон благодарно пожал князю руку:
— Вот это я понимаю! Сказано — сделано! А я тогда пойду посплю, устал я чего-то от трудов государственных. Потом в баньку схожу. Потом, сам понимаешь, Алена у меня… К обеду только появлюсь, ладно?
— А чего ж, ступай, — разрешил князь. — Алена у тебя — ух! — Князь сжал кулак, демонстрируя хилый бицепс. — Славная! Привет передавай от свата.
— Непременно, Вова, непременно, — заверил поп. — Адью! — И, весело посвистывая, вышел вон.
…Влетев в свою поповскую избу, Гапон еще в сенях закричал призывно:
— Аленушка! Светик мой! Твой Гапончик пришел!
Огромная, на две головы выше его, мрачная бабища подбоченясь возникла в дверном проеме. Есть женщины в русских селеньях…
— Ну? — спросила она грозно.
— Аленушка, — с виноватой улыбкой сказал Гапон просительно, — собираться надо. Уезжаем мы.
— Куда это вдруг? — От презрительного прищура глаза Алены превратились в две синие щелки.
— Слушай меня, Аленушка, — зашептал Гапон. — Наконец-то пришло за батюшку твоего, Соловушку, отмщение. На рассвете Илюху, обидчика твоего, со двумя его сотоварищами лютой казнью Владимир казнит. А мы с тобой сейчас двинем к печенегам, обо всем об этом сообщим и к полудню с войском ихним уже и в Киев вступим. И стану я ханским на Руси наместником. Тогда и свадьбу сыграем. А?! Ловко я закрутил?!
Алена, онемев от возмущения, уставилась на Гапона. Наконец взорвалась:
— Ах ты змей подколодный! Ах ты тать окаянный! Русь-матушку продавать?! Да я тебя, гада!.. — И она выдернула из-под полы свою девяностопудовую кочергу, с коей не расставалась даже в постели.
— Ты ж моя упрямица, ты ж моя непослушница, — принялся ласково приговаривать Гапон, отступая в глубь сеней. А там, в сенях, на тот случай все уж приготовлено было. В одну руку схватив с вешалки рушник, в другую — с полки бутыль с наклейкой «Хлороформ», он плеснул зелья на ткань и, подскочив вплотную к Алене, сунул ей рушник в лицо.
Бабища с грохотом рухнула на пол и захрапела, сотрясая звуком избу.
— Ничего, ничего, Аленушка, — приговаривал Гапон, корабельным канатом скручивая ей руки и ноги, — баба ты норовистая, что кобылка необъезженная… Вот стану наместником, свадьбу справим, тогда и полюбишь, тогда и послушной станешь. — Сказав это, он прощальным поцелуем осенил пухлые девичьи уста, а затем вогнал в них толстенный кляп из скомканной скатерти. — Ты тут полежи, отдохни, — сказал он на прощание безответному телу, — а я пока сбегаю с Черномором разберусь.