Остров с зеленой травой
Шрифт:
Дмитрий Владимирович давно уже не обращал никакого внимания на людей, не входящих в круг его интересов. Разумеется, и прислугу в доме он не замечал, если в том не было нужды, и никогда не взглянул бы на Галку, если бы не белые передники, которые она носила. Как только ее передник первый раз попался ему на глаза, он обратил внимание и на нее саму и после этого, когда порой заставал ее за уборкой, изредка поглядывал на ее склоненную над пылесосом фигуру. В такие моменты видение полукруглой тряпицы с оборками навевало ему воспоминания о прошлых связях с дамами, но никаких планов в отношении домработницы он не строил - и в мыслях этого не допускал.
Однажды, когда Ларки не было дома, он поднимался на второй этаж в бильярдную и впереди себя лестничным маршем выше увидел голые Галкины ноги в спортивных тапочках и коротких белых носках. Она тоже шла наверх, чуть косолапя и виляя задом, отчего край ее легкой юбки раскачивался
Когда он вслед за Галкой появился в комнате, она стояла у гладильной доски. Услышав шаги, повернулась к нему и вздрогнула от испуга. "Ты меня боишься, что ли?" - через силу улыбнувшись, спросил он. Она посмотрела в его напряженное лицо, в пронизывающие насквозь карие глаза и, помедлив, с трудом произнесла: "Что вы... Дмитрий Владимирович... вы же не кусаетесь".
– "Вот именно", - сказал он. Она оробела и, не зная, как лучше поступить, опустила голову. Потом, несмелой рукой указав на бельевой шкаф, попыталась отвести от себя грозящую напасть: "Может быть, вам надо что-нибудь поменять?" - "Ты что, ничего не понимаешь?" - с раздражением удивился он. Ему не хотелось никакого разговора, ему нужна была лишь ее догадливая и безропотная покорность. Она совсем сникла и жалобно смотрела на него. Ее взгляд как у скулящей собачонки мог отбить всякое желание, надо было торопиться. Он подошел к ней, плотно взял за талию и мягко сказал: "Тебе понравится..."
Перед тем как расстаться, строго предупредил ее: "Все это только между нами".
– "Я же не дура, Дмитрий Владимирович", - тихо ответила Галка и промокнула платком глаза.
– "Вот и замечательно, что не дура, - он провел холеными пальцами по ее щеке, по волосам, тронул ногтем покрасневший нос, поднял за подбородок голову.
– И зачем слезы? Тебе было плохо?" Она замотала головой. "Вот видишь. А будешь дурой - вернешься к себе в деревню навоз месить. Ты же этого не хочешь?" Она опять замотала головой, комкая в руках мокрый платок. Убедившись, что домработница все понимает и правильно реагирует на его слова, он собрался было уйти, но очень кстати - с приятным ощущением искупления вины, но больше возврата долга, когда не терпится поскорее произнести "теперь мы в расчете", - вспомнил про "леденец", как называла Ларка зарплату прислуги. "Между прочим, - натянуто улыбнулся он, - Лариса Васильевна хочет тебе зарплату немного поднять. Я возражать не буду".
– "Ой, спасибо вам, Дмитрий Владимирович", - с чувством поблагодарила Галка и прижала к груди кулачки. Этот порыв благодарности и эти смиренные бледные кулачки неожиданно привели его в состояние отвратительного душевного смятения. После этого он уже не мог видеть домработницу, захотелось немедленно бежать из душной комнаты. Он почувствовал, что она хочет что-то сказать, и нетерпеливо спросил: "Ну, что еще?" Она указала ему на стенку за гладильной доской: "Доска в стенку упирается, на стене след может остаться". Он продолжительно посмотрел ей в глаза. Ничего не понимая, она в ответ преданно смотрела на него и не отводила взгляда. "Придумаем что-нибудь", - сказал он и вырвался, наконец, из комнаты.
В бильярдной настежь открыл окно, ему не хватало воздуха. Для начала, как обычно, выпил коньяку, закусил лепестком семги, затем подошел к столу, но в мастерстве упражнялся недолго. Профессионально положил пару шаров - и "своего", и "чужого", но понял, что больше играть не хочет. Потом стоял у окна и задумчиво смотрел на яблоневый сад. Сад был пока еще без листвы, но в кронах самых дальних деревьев благодаря расстоянию уже угадывалась окутавшая их прозрачная салатная дымка. Потом наблюдал за садовником, как тот, не вставая и перетаскивая под собой низкую скамейку, перебирается от куста к кусту и обрезает засохшие ветки крыжовника, рыхлит землю.
Он налил себе еще рюмку. Выпил и вспомнил спившегося к концу жизни отца, сумасшедший, счастливый блеск в его глазах, когда отец впервые увидел его в генеральской форме, - они с Ларкой в очередной отпуск приехали тогда навестить стариков. Он хорошо помнил, как отца больше всего поразил даже не китель с золотыми погонами, а черная "Волга", которую ему выделил военком после встречи на вокзале. Отец все подходил к окну посмотреть на "Волгу" и потрясал кулаком непонятно кому: "Мать, ты не поверишь, лично военком машину дал! Лично!" И хитро поглядывал на Ларку, улыбаясь щербатым ртом: "Как теперь жить будешь, генеральша? На полную катушку?" Ларка через силу улыбалась ему в ответ и мечтала поскорее вернуться в гостиницу, ночевать у родителей мужа она наотрез отказалась. Водитель принес коробку с деликатесами. Мать накрыла на стол, отец захмелел после трех рюмок и прослезился. Потом они укладывали его, совсем опьяневшего, спать, а он все потрясал ссохшимся кулачком и бормотал: "Как ты им дал, сынок! А? Как ты им всем дал!"
Ему необычайно везло. Он восходил к вершине власти стремительно, будто кто-то всесильный и снисходительно-благосклонный тащил его наверх. Он только успевал оказываться в нужное время в нужном месте с выражением преданности на лице. Огромная страна погрузилась на самое дно, словно уставший от бестолковой команды океанский лайнер, раскололась на части, а его с верхней палубы вместе с постояльцами кают класса "люкс" затянуло в образовавшийся воздушный пузырь и благополучно вынесло на поверхность, смешало с пеною морскою. И оказались они надо всеми.
Он машинально продолжал натирать кий мелком и никак не мог успокоиться. Не давал покоя взгляд детских глаз домработницы, ее прижатые к груди в знак благодарности руки, обезоруживающая запредельная покорность. Стало опять нехорошо, как в гладильной комнате. Он переждал это отвратительное состояние, глубоко вдыхая прохладный апрельский воздух. Придя в себя, швырнул кий на стол и спустился в кабинет. Заперся там и напился. Про себя решил, что к домработнице больше не подойдет.
Но прошло время, и она сама к нему пришла. Постучалась в бильярдную, заглянула в дверь: "Можно, Дмитрий Владимирович?" "Чего тебе?" - не отрываясь от игры, спросил он. Она зашла, прищемила пальцами складки юбки по бокам, как провинившаяся маленькая девочка, и тихо произнесла, глядя влюбленными глазами на разлегшуюся на зеленом сукне фигуру: "Дмитрий Владимирович, я там, в гладильной комнате, все придумала. Никакого следа-то не должно остаться, вот". Тут же испугалась своей смелости и совершенно смутилась, щеки у нее покраснели. Он оторопел от такого поворота событий. Отложив кий в сторону, выпрямился, посмотрел на нее так, будто впервые видел, не понимая, что ему со всем этим теперь делать. Собравшись с мыслями, сначала решил строго отчитать ее и после выгнать из бильярдной; надо было раз и навсегда положить конец этой странной никчемной связи, сулящей лишь одни неприятности. Но в ее глазах он увидел столько доверия и привязанности, от нее исходило такое искреннее стремление ему навстречу, что он не смог обойтись с ней подобным образом, почувствовал, что отказ даже в мягкой форме будет сродни жестокому предательству. Невозможно было не откликнуться на ее ожидания. В это время ответное ее беззащитной открытости чувство, замешанное на жалости и приязни, родилось в его душе. "Иди, я сейчас приду", - только и смог сказать он. Ее поведение было для него удивительным и необъяснимым, но не вызвало раздражения или неудовольствия. Она ушла, а он открыл бар и налил в стакан коньяка.
В гладильной комнате она встретила его застенчивой улыбкой. А он, вновь увидев ее, понял, что не сможет поступить с ней запросто, механически, будто с куклой в переднике. Теперь только по-настоящему и рассмотрел он ее лицо: вокруг носа россыпь бледных веснушек, высокий чистый лоб, припухлые губы, в мочках ушей два красных камешка, волосы зачесаны назад и заплетены в две толстые косички. И бесконечно доверчивые глаза, лучше бы в них не смотреть.
"Дмитрий Владимирович, все будет хорошо", - видя его замешательство, успокоила она. Когда-то он уже слышал подобные интонации. "Дима, у тебя все получится". Верочка, конечно же Верочка... Он очнулся от мимолетного воспоминания. Галинка ждала, глядя на него счастливыми глазами. "Откуда ты взялась на мою голову?" - подумал он и вслух произнес: "А где же твой передник?" - "Я ведь уборку уже закончила".
– "Мне нравится, когда ты в переднике".
– "Так я тогда сбегаю, надену".
– "Не надо, в следующий раз".
Он так и не смог сблизиться с Галинкой, не решился. Остался хозяином, генералом, работодателем, государственным человеком, но мужиком, которого любит женщина, так и не стал, тепла отдавать не захотел, остался в границах формальностей. Она сама находила его в большом доме, когда была возможность. Ничего никогда не просила и не надоедала. Стучалась в дверь, заглядывала и, если он кивал ей, уходила к себе и ждала. Если же говорил, что занят, то в этот день она больше не приходила. Это стало частью ее работы, ее долгом, который она сама себе придумала и без которого уже не могла обходиться. А он следовал за ней по заведенной привычке, получал свое - и легко расставался до следующего раза. Но она все равно была счастлива, он стал для нее главным человеком в жизни, сильным, богатым и при этом - самым близким. Оказалось, что ей этого достаточно, более чем достаточно. Перед сном она доставала из фибрового чемоданчика образок с изображением иконы святого Димитрия Донского, ставила перед собой на тумбочку и молилась за здоровье своего Дмитрия Владимировича. Затем, блаженная, засыпала.