Остров Таусена(изд.1948)
Шрифт:
Когда… я потерял сына… он первый выразил мне глубокое сочувствие — очень скупо и немногословно, однако у меня не было оснований сомневаться в его искренности. В это страшное время он сумел стать человеком если не близким мне, то, во всяком случае, таким, который больше других находился около меня. А я чувствовал себя беспредельно одиноким… Он так же смотрел на события, как и я… Правда, я не слышал в его тоне негодования, ненависти, когда он говорил о фашистах… Да он и говорил о них немного. Но он тоже был убежден, что цивилизация идет к неизбежной
Странным мне казалось, что он, так же мрачно смотря на судьбу мира, как и я, не делал для себя какого-либо вывода. А меня он старался укрепить в решении уйти от людей. Конечно, если бы моя психика была в нормальном состоянии, я задумался бы над этим. Но я был так угнетен… Я не расспрашивал его… Так и осталась эта недоговоренность между нами… Можно сказать, он способствовал тому, что я окончательно принял решение.
Однажды ночью он пришел ко мне. Была глубокая осень. Помню, как шумели за окном дождь, ветер. Моя квартира была запущена, казалась нежилой. Стояли уложенные чемоданы. Я был словно один в мире. Один с репродуктором.
Бесстрастный голос ликтора говорил об успехах фашистов.
Он пришел ко мне. Я не удивился. Я был как во сне. Помню, что я говорил с ним о безнадежности, о том, что фашизм навсегда завладел миром. Он соглашался со мной. Против обыкновения, он говорил энергично, убежденно, я слушал его, как гипнотизера.
— Да, надо уйти, — говорил он. — В мире ничего не будет. Мир умирает. Надо уйти! Науки не будет. Искусства не будет. Радости не будет. Надо уйти и навсегда забыть о человечестве. Оно дало покорить себя.
Его слова были той маленькой гирькой, которая склонила чашу колебавшихся весов.
В последние месяцы своего пребывания на материке я работал над вопросом о значении эпифиза для развития организма.
Цветков вдруг привстал, что-то хотел сказать, но опять сел и продолжал слушать.
— Он очень интересовался этой работой, и, странное дело, чем больше мы оба убеждались в том, что вообще вся культурная жизнь человечества идет к гибели, тем больше приглядывался он к моей работе, тем энергичнее принимал в ней участие, записывал результаты исследований. Меня удивляла его непоследовательность, но, как я уже говорил, я тогда неспособен был вдумываться…
— А как его звали? — спросил Цветков.
— Это вам ничего не скажет… Андреас…
— Рихард Андреас? Автор книги «Влияние гормона эпифиза на раннее созревание животных»?
Таусен вскочил.
— Не может быть! — резко сказал он. — Он выпустил такую книгу? Когда? Вы видели ее?
— Книга эта вышла незадолго до оккупации Норвегии Гитлером. Я прочел о ней в одном журнале, а позже читал ее в английском переводе.
— Но ведь это же точное название темы моей работы. Значит…
—
— Но, позвольте… — медленно заговорил Таусен, — нельзя делать такие скорые выводы. Зачем предполагать в людях непременно низкие побуждения? Он заинтересовался темой. Меня не стало. Может быть, его пессимизм потом рассеялся… Хотя не знаю, почему бы это могло быть… И, быть может, он продолжал работать самостоятельно…
— Не ищите оправданий для Андреаса, — возразил Цветков. — Вы говорите, он пессимистически смотрел на судьбу человечества из-за тогдашних успехов фашистов? Могу вам сообщить существенный факт из его биографии: как только Гитлер захватил Норвегию, Андреас тотчас же перешел на его сторону и стал одним из идеологов расовой теории.
— Подлец! — вскричал Таусен.
— Вот именно, — сказал Цветков. — Конечно, подлец и гнусный лицемер! Он уже наказан по заслугам.
— Да, теперь понятно, — сказал Гущин. — Если вы открыли ему свое намерение исчезнуть из мира, он, конечно, никому не сказал! Но как только мы свяжемся с людьми, ваш приоритет будет восстановлен!
— Однако мы ждем продолжения вашей истории, — напомнил Цветков.
Таусен несколько успокоился и стал рассказывать дальше:
— Итак, я решился… Я и Рольфсену предложил отправиться со мною, но он категорически отказался: «Я все-таки хочу посмотреть, чем все это кончится и как сложится, — говорил он. — И какова бы ни была судьба человечества, я разделю ее».
Мы тепло расстались с ним. Это был единственный человек, который провожал меня и знал, куда я отправляюсь.
Вскоре мое судно отплыло из гавани. Стояла поздняя осень, условия для плавания были неблагоприятны, но ждать весны я не хотел.
— И вы были правы, — заметил Цветков, — потому что весной тысяча девятьсот сорокового года Гитлер напал на Норвегию.
— И, конечно, легко захватил ее! — убежденно сказал Таусен.
— Да.
— А потом он, по-моему, легко и быстро должен был разбить Францию, захватить Бельгию, Люксембург, Данию.
— Так оно и было.
— Вот видите! И затем та же участь в короткий срок должна была постигнуть Англию…
— А вот тут вы ошибаетесь! — вскричал Гущин — Это ему удалось труднее?
— Это ему совсем не удалось, — сказал Цветков, — потому что Советская Армия спасла Европу и все человечество.
Наступило молчание. Таусен сидел неподвижно, прямо. Его синие ледяные глаза потеплели.
Глава 10. «Вы не могли не победить!»
Таусен поднялся с табурета и начал ходить взад и вперед по комнате. Его прежняя скованность исчезла.
— Скажите же мне, — спросил Таусен, — что произошло в мире?! — Он уже не говорил медленно и размеренно. Фразы стали не такими точными, резче зазвучал в них скандинавский акцент. — Я хочу знать! Если это все правда… Как это вышло? Что было? Все, все скажите!