Остров Зомби
Шрифт:
Доктор Пламбер поместил мунг в ящик над компактным и мощным генератором, обеспечивающим электричеством испускающие электроны трубки, улыбнулся сестре Беатрисе и, щелкнув тумблером... превратил ее в кисель, стекающий сквозь плетеное сиденье стула.
— Ох, — только и сказал доктор Пламбер.
Нечто похожее на густую патоку просочилось через то, что некогда было белой блузкой и ситцевой юбкой. Мерзкая жижа заполнила до краев туфли из искусственной кожи на толстой подошве.
В воздухе возник запах свиного рагу с рисом, простоявшего сутки при тропической жаре. Доктор Пламбер приподнял пинцетом краешек блузки. На шее сестра Беатриса
Очевидно, поток электронов, прошедших через загадочное вещество, обретал способность разрушать живую материю. Возможно, видоизменялась ее клеточная структура.
Несчастный доктор Пламбер, который нашел свою настоящую любовь, чтобы тут же потерять ее, добрался до столицы острова Сьюдад Нативидадо в состоянии, близком к помешательству.
Он тут же направился к министру юстиции.
— Я совершил убийство, — объявил он.
Министр юстиции, которого доктор Пламбер спас недавно от верной смерти, обнял плачущего миссионера.
— Нет! — вскричал он. — Пока я министр, мой друг не может совершить убийство! Кто эта коммунистка, эта террористка, от которой вы спасли миссию?
— Моя коллега. Сестра во Христе.
— Она, наверное, душила несчастного туземца?
— Вовсе нет, — печально отозвался доктор Пламбер. — Она мирно сидела на стуле, участвуя в эксперименте. Я не думал, что опыт убьет ее.
— Еще лучше. Значит, будем считать, что произошел несчастный случай, — рассмеялся министр. — Она погибла в результате несчастного случая, так? — Он хлопнул доктора Пламбера по спине. — Говорю тебе, гринго, пока я — министр юстиции, никто не посмеет сказать, что мой друг сел в тюрьму за убийство.
И началось. Вскоре и сам президент узнал, какие чудеса можно проделывать с помощью мунга.
— Это лучше всяких пуль, — заявил министр юстиции.
Сакристо Хуарес Баниста Санчес-и-Корасон выслушал его внимательно. Это был крупный мужчина, смуглолицый, с черными усами — они, топорщась, напоминали руль велосипеда, — глубоко посаженными черными глазами, толстыми губами и плоским носом. Пять лет назад он, наконец, признал, что в его жилах течет негритянская кровь, и теперь даже гордился этим, предложив столицу острова в качестве места конференций Союза африканского единства. Он любил повторять: «Братья должны встречаться со своими братьями», хотя прежде заверял белых гостей острова, что он «чистокровный индеец, без всякой примеси негритянской крови».
— Лучше пули ничего не бывает, — сказал Корасон и, причмокнув, высосал косточку гуавы из дупла переднего зуба. Время от времени он должен был появляться в ООН, представляя там свою страну. Обычно он делал это, когда у него появлялась нужда в дантисте. Всякую мелочь могли лечить духи, но с серьезными вещами он обращался только к своему дантисту — доктору Шварцу из Бронкса. Когда Шварц узнал, что Сакристо Хуарес Баниста Санчес-и-Корасон — тот самый Генералиссимус (с большой буквы!) Корасон, Кровавый карибский палач, Папа Корасон, Безумный диктатор Бакьи, один из самых жестоких и кровожадных правителей мира, он сделал единственное, что обязан был сделать дантист из Бронкса. Он втрое повысил гонорар и заставил Корасона платить вперед.
— А это лучше пули, — продолжал настаивать министр юстиции. — Раз — и ничего!
— Мне не нужно «ничего». Должны оставаться трупы. А иначе что выставлять в деревнях крестьянам на обозрение, как научить их любить Папу Корасона всей душой и всем сердцем, если под рукой не будет трупов? Как? Без трупов нельзя управлять страной. Нет, лучше пули ничего не бывает. Она священна.
Корасон поцеловал кончики своих пальцев и медленно, словно распускающийся цветок, раскрыл ладонь. Он любил пулю. Первого человека он убил в девять лет. Тот был прикручен к столбу белыми простынями. Увидев девятилетнего мальчишку с огромным пистолетом 45-го калибра, он улыбнулся. Маленький Сакристо выстрелом стер его улыбку вместе с половиной лица.
Однажды к отцу Сакристо пришел американец из фруктовой компании и сказал, что тому нельзя больше оставаться просто бандитом. Он принес отцу какую-то невиданную военную форму. И коробку с бумагами. Отец Сакристо стал президентом, а бумаги — конституцией, оригинал которой и по сей день хранится в нью-йоркском офисе информационного агентства, где ее и сочинили.
Американская фруктовая компания какое-то время выращивала на острове бананы, а потом решила перейти на манго. Но на манго в Америке не оказалось большого спроса, и компания в конце концов убралась с острова.
Теперь стоило кому-нибудь заикнуться о правах человека, как отец Сакристо торжественно указывал на коробку с бумагами:
— Вот гарантия наших прав. У нас самые совершенные законы в мире. Разве не так?
И прибавлял, что если кто-нибудь не верит ему, пусть откроет коробку и сам убедится. Но все верили отцу Сакристо на слово.
Однажды отцу Сакристо донесли, что его хотят убить. Сакристо знал, где живет убийца, и они с отцом отправились туда, чтобы упредить врага. Их сопровождала личная охрана Сакристо в количестве пятидесяти человек. Назад Сакристо и охрана вернулись с телом президента. По их словам тот погиб, храбро сражаясь с врагом. Смерть наступила мгновенно — в перестрелке. Никому не показалось странным, что убит он пулей в затылок, хотя враг находился перед ним. А если кому-то и показалось, то он не стал докладывать об этом Сакристо, который теперь, наследуя власть, сам стал президентом.
Под предлогом выявления врагов, которые погубили его отца, Сакристо лично перестрелял тех генералов, которые хранили его отцу верность.
Сакристо любил пулю. Она дала ему все. И он не собирался слушать разные сказки про средства, которые надежнее пули.
— Клянусь жизнью, это так, — настаивал министр юстиции.
Жирное лицо Сакристо Корасона расплылось в улыбке.
— Конечно, я, может быть, преувеличиваю, — вдруг испугался министр, сообразив, что заигрался и рискует жизнью.
— Вот именно, — сказал Корасон.
Он не повысил голоса. Ему нравился просторный дом министра юстиции: неказистый с виду, изнутри он поражал воображение мраморной отделкой полов и ванных комнат и хорошенькими девушками, которые никогда не выходили на улицу.
Они отнюдь не были дочерьми министра. Так уж повелось, что если подданные не держали красавиц-дочерей под замком, президент или кто-то из его окружения мог воспользоваться ситуацией и лишить девушку невинности. Корасон был разумным человеком. Он мог понять отца, не выпускавшего дочь из дома, — значит, тот дорожил ею. Но зачем скрывать от чужих глаз совершенно посторонних девушек? В его представлении это был тяжкий грех. Безнравственно прятать красивую девушку от президента, твоего господина.