Остров. Остаться людьми. Тетралогия
Шрифт:
Он посмотрел на верхушки деревьев.
– Смотрите, встает солнце. Вы тоже никак не можете привыкнуть к этому?
Катя брела вслед за ним к Николаю.
– Что вам сказать на прощание? До свидания, Катя. Прощайте, Николай. Настал новый день. Вон там – антилопа. Там, – он показал, – вода. Идите.
Николай не проронил ни слова до самого водопада. И лишь там, смывая с лица подсохшую кровь, поинтересовался:
– Зачем он отводил тебя в сторону?
Она помедлила с ответом.
– Можешь не отвечать. Здесь все не то, что кажется, и ничто не имеет смысла. Кроме жажды и голода.
– Я могу рассказать – ты хочешь?
– Нет, – ответил Николай, поднимаясь и закручивая пробку на последней бутылке. – Я не хочу. Если бы это должен был услышать я, то он не стал бы удаляться с тобой. А последствия твоего непослушания продемонстрировали нам обоим. Отдавая информацию мне, ты ставишь меня перед необходимостью раскрыть ее, когда к чьей-то голове поднесут оружие. Я спасу ту жизнь, но погублю твою.
– Как удивительно логичны становятся мужчины, когда в них поселяется страх, – с разочарованием произнесла Катя, стоя по грудь в озере. – Но я и не собиралась тебе ничего говорить. Несмотря на то, что ты задал мне вопрос, от которого открестился сразу, как только я согласилась на него ответить.
Николай, собирая бутылки в связку, смотрел по сторонам, стараясь, чтобы его взгляд не пересекся с Катиным.
– Две недели каждого из нас превратили в самих себя, верно?
Не ответив, он поднялся. А Катя, растратив насмешливую улыбку попусту, вышла из воды.
– Но часто, забывая об этом, мы по привычке продолжаем играть в жизнь. Этот Остров словно раздел нас донага. И расшитые стразами джинсы от Дольче и Габбана имеют ту же цену, что и брошенные в ту же кучу холщовые брюки из Урумчи. Эта куча тряпья дымит, сгорая одинаково быстро и одинаково дотла. А мы наги и совершенно не представляем, как себя нужно вести. Ведь нужно быть самим собой, а мы ни разу так не поступали.
– Нам пора идти, – сказал Николай. – Никто не знает, когда наступит ночь.
– Да, конечно, – согласилась Катя.
И они, неся тяжелые связки, стали удаляться от озера, оставляя за спиной шум водопада и ощущение свежести.
ГЛАВА 19
Пройти им оставалось около сорока метров. И коридор снова заканчивался, чтобы, свернув направо или налево, снова начаться. Гоша уже отрекся от мысли, что может быть другая дорога наверх, кроме как шахта. Они шли уже полчаса, но не поднялись и на метр. Бесконечная сеть коридоров – пустых, стеклянных, с завешенными стенами и дверями. Сотни помещений. Когда в них слышались звуки, позволяющие угадать работу человека, Гудзон подхватывал слабеющего Гошу, и они пробегали мимо, чтобы побыстрее добраться до конца тоннеля. Но большинство помещений пустовало. Чтобы проверить, нет ли в каком из них лестницы, Гоша нашел незапертую дверь и вошел. И ему снова показалось, что он никуда не уходил из той комнаты, в которой он разговаривал с неизвестным по громкоговорящей связи. Архитектор этого города не страдал избытком фантазии.
Прикрученные к полу на дюймовые болты, как рельсы к шпалам, столы стояли в одном порядке в каждой комнате. И в каждой комнате гулко пищал аппарат искусственного дыхания. Пульт управления аппаратурой следил за тем, чтобы под стеклянными колпаками на столах поддерживалась жизнь.
– Сколько же здесь комнат? – бормотал Гудзон. – Их не меньше тысячи.
– Это только те, что мы видели. Умножь на восемь столов…
На этаже, на который они спустились, камер на стенах не было.
– Чем выше к поверхности, тем сложнее аппаратура видеоконтроля. Ты можешь представить, сколько средств затрачено на строительство этой лаборатории? Если у этих ребят есть спонсор, хотел бы я быть его лучшим другом…
И снова – тупик, и снова проход направо и налево.
– Здесь коридоры не кончаются, – рявкнул Гудзон. – Они здесь размножаются!..
– Делятся, как клетки. Вам что-нибудь известно о делении клеток?
– Мне известно, что, если не прижечь рану огнем, у вас загниет рука! Здесь столько больных и ни одного лекаря! Найдите мне хоть одного живого, и я под угрозой смерти, – Гудзон тряхнул ржавой шпагой, – заставляю его облегчить ваши страдания!
– Во времени, в котором вы находитесь, сэр Генри, страдания не облегчают. Их устраняют. Нам не нужен лекарь, нам нужен просто стрептоцид. Но его почему-то не разбросали на пути нашего предполагаемого отступления.
Лампочек под потолком стало в два раза меньше.
– Я больше не могу спускаться! – простонал Гудзон, видя, как заканчивается новое ответвление коридора и появляется лестница, ведущая вниз. – У меня не идут туда ноги. Возьмите и прикончите меня, – он протянул Гоше шпагу. – Или ударьте молнией.
Мрамор на полу давно сменился просто бетоном, а теперь Гоша увидел, что на этом уровне и бетон – дефицит. Или просто не имело смысла заливать пол. Хватало и металлических, как на палубе авианосца, листов.
Перед огромной дверью с задвижкой было пронзительно тихо. Гоша слышал даже посвистывание в легких Гудзона, когда тот дышал. Но стоило ему повернуть задвижку и чуть толкнуть дверь, как в уши его ворвался шум. Гудзон поморщился и схватился руками за уши. А Гоша вспомнил юность, когда работал в прессовочном цехе на заводе. Там тогда стояли шесть огромных пресс-машин, и они штамповали сантиметровые листы железа. Даже в наушниках рабочие теряли слух через пятнадцать лет работы. Но вместо качественных наушников им выдавали зачем-то молоко.
«Да, молоко, – подумал Гоша. – Я бы сейчас выпил литр-другой…»
Они вошли, и Гоша притворил дверь. Сначала он не проникся смыслом происходящего. И только когда они вошли в зал, который по размерам был не меньше хранилища кораблей, он почувствовал легкий озноб. Тысячи квадратных метров площади занимал огромный ленточный станок. Конвейер двигал и двигал вертикально стоящие колбы, в которых, словно в гигантских ампулах для инъекций, стояли люди. Зеленоватая жидкость покрывала их, и только людские макушки, как поплавки, при каждом толчке станка поднимались вверх – и тут же тонули. Станок успокаивался – и макушки совершали обратный ход, чуть касаясь поверхности жидкости. Снова толчок – и снова людские головы по брови поднимались над поверхностью…