Остров. Остаться людьми. Тетралогия
Шрифт:
– Доброе утро, синьор Франческо, – улыбнувшись своей неповторимой улыбкой, приветствовала его Дженни. Подошла и уселась в двух шагах от него, справа. Пусть мужчина чувствует, что он поодаль. Если он этого хочет.
– Ох, как вы произносите «синьор». Лучше называйте меня мистером. И вам доброго утра, миссис Дженни.
Дженни не услышала в его голосе ни резкости, ни неприязни. С ней разговаривал вежливый человек.
– Мисс, – поправила она. Некоторое время они сидели молча, она отбирала у вздумавшего поиграть ее локонами ветра волосы, он просто сидел и смотрел туда, где виднелся шов мироздания – тонкий разрез меж водой и небом. Дав итальянцу привыкнуть к своему присутствию, Дженни наконец заговорила: – Скажите, Франческо, ведь вы священник?
Некоторое время он смотрел в океан, потом повернул к ней голову.
– Почему вы так решили?
– Я видела, с каким неистовым чувством вы каждый день молитесь перед могилой Адриано.
Франческо пожал плечами.
– Я молюсь за него, желая ему в другом мире участи лучшей, чем была уготована ему на земле. Это мой долг христианина. Но не всякий христианин священник. Произнося перед сном молитву, вы наверняка просите благодати усопшим близким, но следует ли из этого, что вы священник?
– Женщина не может быть священником, вы это отлично знаете. – Дженни заглянула в глаза Франческо. – Мне кажется, вы знаете это как никто другой на этом острове…
– Что вы хотите от меня?
Его глаза вонзились в ее переносицу. Он улыбнулся, оторвал взгляд, качнул головой, словно пьяный, и улыбнулся.
– У вас есть какой-то план, Дженни. А мне не хочется быть его заложником. С чего бы это вам на третий день нашего присутствия здесь ни с того ни с сего вдруг заговорить с самым неинтересным персонажем, когда вокруг столько интересных?
– Вы видите, как я молюсь перед сном?…
– Все молятся, – уклончиво ответил Франческо.
– Не понимаю, зачем вам скрывать свою принадлежность к церкви? – обеспокоенно произнесла она. – Именно сейчас. Когда всем трудно, именно вы должны стать нашим духовным пастырем. Я обратилась к вам, потому что… потому что…
– Потому что когда-то давно, очень давно, пастырь был частью вашей жизни?
В глазах Дженни качнулся страх. Она смотрела на Франческо, на лице которого не было и следа той загадочности, которой предваряют разоблачения все коварные провидцы. Было только спокойствие и уверенность.
Подняв камешек и взвесив его в руке, Франческо сжал кулак и посмотрел на пальму, чьи листья сухо шуршали под ветром.
– Не беспокойтесь, за каждого находящегося здесь я молюсь каждый день…
Дженни терла лоб ладонью, пытаясь избавиться от назойливых мыслей. Заставив себя справиться с овладевшим ею беспокойством, она решила вернуться к разговору, с которым пришла.
– Франческо, нам всем здесь трудно. Но есть человек, которому уже сегодня будет еще тяжелее…
– Гламур?
Дженни побледнела.
– Кто вы?… – прошептала она, теряя уверенность в себе и превращаясь просто в женщину.
– Да, я думаю, ему будет нелегко, – подкинув камешек на руке, он бросил его в сторону воды. Недобросил, разумеется. – Но я не понимаю, чего в этой связи вы хотите от меня. Я ведь не нарколог.
Несколько минут, долгих и мучительных, доводя себя до экзальтации и пытаясь осмыслить суть их разговора, Дженни боролась сама с собой. Ей хотелось говорить, видеть реакцию на свои слова – она вдруг почувствовала непреодолимое желание разговаривать с этим человеком. Все равно о чем, хоть о приливе, но сейчас она могла говорить лишь о приливе изумления и своего смущения.
– Франческо… – невнятно пробормотала она, зная, что это все, что она сейчас в силах сказать.
– Пусть он придет. Я поговорю с ним как пастырь. Но вынужден разочаровать вас, Дженни, прямо сейчас. Это бесполезно.
– Почему?
– Потому.
– Очень странный ответ для священника! – запротестовала она.
– Я не священник. Но ближе к богу, чем кто-либо из вас, в этом вы правы. Пусть он придет. Но, повторяю, это – бесполезно.
– Я знаю, что эта болезнь почти неизлечима, что человеку, употреблявшему…
– Когда вы бросили наркотики, Дженни? – И Франческо мягко положил ладонь ей на руку.
Прикосновение было настолько холодным и неожиданным, что она невольно отдернула руку, но потом, словно извиняясь, вернула ее. Рядом с ладонью Франческо, чуть касаясь.
– Вы знаете что-то обо мне?…
– Ничего, кроме того, что вы замечательная женщина. И что вы пытаетесь разыскать причины своего появления на свете. Чем дольше вы этим занимаетесь, тем дальше удаляетесь от церкви. Но вы сильная, когда-нибудь вы обязательно отыщете обратную дорогу. А с Гламуром вы попусту тратите время. Но я – слуга господа, поэтому верю и в то, что и он обрящет. Но не сейчас, поверьте мне.
– Он может умереть от ломки, Франческо, – сказав это, Дженни вдруг почувствовала, что в ней что-то сломалось. Какой-то предохранитель, отвечающий за ее собранность. Она поняла, что нет тайны, которую она не смогла бы не доверить этому человеку. Она не понимала, что происходит, но и непонимание впервые в жизни не пугало ее.
– Не умрет, – саркастически улыбнувшись, тихо сказал итальянец.
– Как вы можете? – Но настоящего негодования в ее голосе не было, и она не понимала, почему подчиняется чужой логике.
Он повернулся к ней, и она попыталась увидеть в нем мужчину по известным ей признакам поведения таковых. Не нашла. Что-то другое жило во Франческо, незнакомое ей. Но Дженни казалось, что он не сторонник любимых развлечений выродившихся духовных наследников Нерона, и что он крепок, и что от него не надо ждать удара в спину… Она могла бы продолжать, наверное, свои выводы бесконечно, если бы Франческо не заговорил снова. Дженни перестала понимать что-либо вообще. Она просто наслаждалась своим подчинением при общении с этим человеком.