Остров
Шрифт:
Они мчались по лесной дороге, оглашая окрестности ревом мотора. Крепко прижимаясь к кожаной спине парня, Юля ощущала себя той самой сказочной принцессой, которую прекрасный принц везет в волшебную страну. Мотоцикл, мягко пружиня амортизаторами, подскакивал на кочках, и она повизгивала от страха и от счастья. Ветер бросал волосы в лицо, выбивал слезы. Машина внезапно вздыбилась, словно уткнувшись в стену. Неведомая сила оторвала ее от сиденья и швырнула через руль метра на три вперед аккурат в дерево беззащитной головой.
Глава 2. Чердачное окно
Иногда ей снилось, что не было никакой аварии, что она, как прежде, первая красавица поселка и мечта всех местных парней, и впереди ее ждет учеба в институте большого красивого города. Тем
Юля никогда с отцом о смерти не говорила, не заикалась даже. Но он, видно, чувствовал что-то, да и тетка, навещая их ежедневно, так ему и сказала: «Гляди за ней Петя. Не нравится мне девка – все молчит да молчит. Уж лучше бы плакала, волосы рвала от горя, а тут дело плохо, видать, задумала чего. Она у тебя с характером и горда без меры». Потому, наверное, отец аптечку из дома убрал, и лекарства дочери выдавал строго по рецепту. Но все равно в жестяной коробочке с полустертым рисунком и надписью «Чайная компания Сергей Перлов и Ко» с ятями, завалявшейся в бабушкином сундуке, потихоньку копились таблетки. Каждый день, пересчитывая их, Юля мечтала о дне, когда сможет освободиться от этого ужаса – отвратительной маски, в которую превратилось ее лицо: челюсть с левой стороны, неестественно вогнутая внутрь, перекашивала нижнюю губу, обнажая десну с зубами.
Ни про какую пластическую операцию отец и слышать ничего не хотел. После того как жена умерла от перитонита, врачи для Петра Шадрина стали злейшими врагами. Фельдшера, который маму в больницу вовремя не отправил, чуть не застрелил из табельного – хорошо соседи того в погребе спрятали.
Юля со вздохом убрала пакетик с таблетками в жестянку, а ее сунула в тайник: квадратное отверстие в балке, прикрытое паклей. Страшилась она принятого решения, но и выхода другого не видела. Уехать бы куда далеко, чтобы никого рядом. Да куда? Везде люди. Разве на остров какой необитаемый. Только как туда попасть? Юля еще посидела, обняв коленки руками, уткнувшись в них лбом, оттягивая тот момент, когда надо будет все же идти вниз, собирать на стол, кормить отца ужином, делать вид, что живешь. Она вздохнула.
И так же горько вздохнул внизу Петр Шадрин. Врубил кран на полную мощность, плеснул в лицо ледяной водой, силясь смыть вечную свою усталость и вечную же тревогу за дочь. Утерся хрустящим льняным полотенцем, провел ладонями по некогда смоляным, а ныне припорошенным солью, волосам, огладил усы. Вспомнил, как жена, встречая с работы, разглаживала красную полосу от фуражки тонкими пальчиками. Лиза… жена. Не было дня, чтоб горечь утраты не отдавалась за грудиной тупой болью.
…Он тогда еще в городе работал. И вот как-то приехав на выходные, застал у матери в горнице девушку, девчонку почти, в сарафанчике, в шлепках на босу ногу. О чем-то они там колдовали, склонившись у стола над какой-то бумажкой. «Ой, Петруша, а я и не слышала, как ты подъехал», – всплеснула мать руками и захлопотала, а бумажку-то спрятала быстренько в фартук. Девчонка на Петра глянула, глазки потупила, пискнула, что-то вроде «здрасти» и бочком-бочком к выходу, но на пороге не утерпела, оглянулась, еще раз на Петра глазами зыркнула и нежным румянцем покрылась. Не сдержался Петр, улыбнулся и подмигнул девчонке-то. Как та прыснула, как смехом залилась и порскнула из дверей, как и не было.
– Так это ж Нины сестра, не помнишь, что ль? – ответила мать, на молчаливый вопрос сына.
Петр нахмурился. С Ниной они в школе вместе учились, и даже женихались одно время. Но пока он в армии был, Нина благополучно замуж вышла и уже коляску по улице катала.
– Ну да, подросла деваха, – продолжала мать. – Ты в армию ушел, она еще пешком под стол ходила, а теперь вот уже в техникуме учится на стоматолога, в Новгород ездит на учебу-то. А летом вот дома помогает с огородом, да мне тоже… – тут мать быстро прикрыла рот, испуганно выкатила глаза и побежала картоху на плиту ставить.
Петр усмехнулся про себя, смешными ему материны секреты показались, ну да ладно, пущай уж.
Тайна раскрылась быстро – не успел Петр в воскресенье вечером на трассу выехать – на работу как-никак в понедельник – тут и увидел: стоит на обочине прилавок с разноцветьем фарфора, а рядом девушка в сарафанчике притоптывает крепкими пяточками по пыльной земле. Остановился, из машины вышел, поздоровался. Девушка улыбнулась, взор потупила, щеками алея. Пяти минут хватило Петру, чтоб картину прояснить – девчонка летом на карманные деньги зарабатывает: берет у соседок посуду, которой зарплату выдают и на трассу с ней. «А что, я хорошо продаю. У меня завсегда покупают. Москвичи особенно». Ну еще бы, как же не купить, когда такая красота дивная тебе кружку протягивает, глазищами наивными доверчиво смотрит и румянцем во все лицо заливается. Пока ехал до Новгорода, из ума не выходили серые глаза, да нежная улыбка.
Свадьбу сыграли через полгода. Поначалу Петр так в городе и работал, правда, уже не в общаге милицейской жил, а из дома ездил на машине. Потом участковым в поселок перевелся – так хотелось ему быть рядом со своими дорогими девчонками. Лиза, жена, после техникума, там же в селе стоматологом работать устроилась.
Петр дом обновил, расширил. Водопровод провел, ванную комнату с туалетом заделал, как в квартире городской. Жили не тужили и вот, на тебе, несчастье одно за другим: сначала мать умерла, ну, понятно, что не молодая, но жила бы еще и жила, если б здоровье берегла, а она все огород свой обихаживала, да и не огород даже, а плантация – конца и края грядкам не видать. Сколько раз говорил, куда ты насадила опять, что нас тут десяток живет? Он-то на работе целый день, ну понятно, в выходные помогал, конечно, а ведь огород дело такое, его каждый день поливать, полоть надо. Так вот и померла на грядке – сердце прихватило. Лиза с работы пришла, увидала платок, белеющий среди густой огуречной листвы, бросилась – да куда там – уже поздно.
Не прошло и трех лет, как с женой беда случилась. Петр врачей винил: проглядели, недосмотрели. Тогда и заблестело первое серебро на его висках. И хоть мужчина он был видный и для женского населения поселка кусок лакомый, не замечал Петр ни взглядов, ни намеков. Только ради дочери он теперь жил, видя в чертах ее дорогой ему Лизин образ.
Каждый раз, приходя с работы, тихонько поднимался по ступенькам, заглядывал в чердачный лаз, смотрел на сгорбленную в уголке фигурку и также тихо уходил, сжимая кулаки от полного своего бессилия хоть что-то изменить. И каждый раз при этом вспоминал совет хирурга ехать в клинику в Петербург. Да, дом продать, оплатить операцию… на все он готов, лишь бы дочь была счастлива. Но снова и снова вставало перед ним искаженное в смертной муке лицо жены на больничной койке, сжимая сердце липким холодом страха снова потерять родного человека и поднимая из глубин души такую злобу, что хоть волком вой. И пуще всего ему хотелось убить подонка, который с его дочерью такое сотворил.
Пока Петр возле больничной койки дежурил, родственники Костю в город отправили от греха подальше. Адвокат у Завьялова хваткий оказался, упирал на то, что во всем местная администрация виновата – вовремя дорогу не расчистила. Срок дали условный, да компенсацию пострадавшей в пятьдесят тысяч рублей присудили. Не суд, а цирк. Шадрин на процессе и двух слов не сказал: боялся не справиться с собой, но и прощать не собирался.
Взгляд Шадрина задержался на массивном комоде. Раньше там веером стояли их с Лизой свадебные снимки, но теперь осталась только одна, где он и Геныч в обнимку у БМП улыбаются запыленными лицами. Генка Самойлов, старый армейский кореш, друг, проверенный временем. И хоть не виделись они уже давненько, но каждый раз глядя на фото, вспоминал Петр, что надежда есть, даже когда ее нет.