Остров

Хаксли Олдос

— Владельца газеты?

— И всего остального. Молли — племянница его жены, тети Айлин. Джо Альдехайд неустанно печется о семье. Вот почему мы получили право участвовать в самых бесчестных финансовых операциях.

— Вы на него работаете?

Уилл кивнул.

— Должность для меня в газете — это был его свадебный подарок Молли. И жалованье — вдвое большее, чем платили мне прежние хозяева. Сказочная щедрость! Надо признать, он обожал Молли.

— Как он отнесся к Бэбз?

— Он никогда не подозревал о ее существовании. Он до сих пор не догадывается, что подтолкнуло Молли к гибели.

— Джо Альдехайд остается вашим работодателем, чтя память племянницы?

Уилл пожал плечами.

— Я нахожу оправдание в том, что должен помогать матери.

— И

не находите удовольствия в бедности.

— Разумеется, нет.

Они помолчали.

— Итак, — сказала Сьюзила, — вернемся назад, в Африку.

— Я собирал там материалы для статей о негритянском национализме. Попутно дядя Джо поручил мне осуществить небольшое деловое мошенничество. Встреча наша произошла в самолете. Я оказался рядом с ней.

— С женщиной, в которую невозможно было не влюбиться,

— Да, хотя и одобрить ее было трудно. Но наркоман не может обойтись без наркотиков, хоть и знает, что они ведут его к гибели.

— Наверное, это покажется странным — но здесь, на Пале, нет наркоманов, — задумчиво проговорила Сыозила.

— Даже сексуальных?

— Опьянение любовью — это опьянение личностью. Иными словами, это просто влюбленные.

— Но порой и влюбленные ненавидят тех, кого любят.

— Разумеется. Но если я всегда ношу одно и то же имя и имею ту же самую внешность, это не значит, что я всегда — та же самая женщина. Осознать этот факт, принять его — входит в любовное искусство.

Уилл коротко, как мог, пересказал эту историю. Она была похожа на предыдущую, но на более высоком уровне. Бэбз была как бы Рейчел — но Рейчел в квадрате, Рейчел в энной степени. И, к несчастью, боль, которую он причинил Молли, была во столько же раз сильней, чем когда он был связан с Рейчел. И во столько же раз возросло его раздражение и негодование на то, что жена шантажирует его своей любовью и страданиями; он мучился от угрызений совести и жалости — но несмотря на них, не отступался от Бэбз, ненавидел себя — и все же не собирался от нее отказываться. А Бэбз тем временем становилась все настойчивей, и встречи с ней — чаще и продолжительней, и не только в землянично-розовом алькове, но и вне его — в ресторанах, ночных клубах, и на ужасных вечеринках с коктейлем, где собирались ее друзья, и в конце недели за городом. «Только ты и я, милый, — любила повторять Бэбз, — только мы с тобой вдвоем». С нею наедине ему выпадала возможность измерить всю ее невообразимую глупость и постичь всю ее вульгарность. Но несмотря на скуку и отвращение, несмотря на полную моральную и интеллектуальную несовместимость, страсть пересиливала. После одного из этих ужасных уик-эндов он был опьянен Бэбз, как никогда. Что же касается Молли, то она, несмотря на то что оставалась сестрой милосердия, была по-своему опьянена Уиллом Фарнеби. Причем безнадежно, ибо Уилл более всего на свете желал, чтобы она любила его поменьше и позволила убраться ко всем чертям. Но Молли, в своем опьянении, продолжала надеяться. Она никогда не отказывалась от мечты преобразить его в доброго, заботливого, любящего Уилла Фарнеби, что, как она продолжала считать, несмотря на бесконечные разочарования, и является его истинным «я». И только во время их последнего, рокового разговора, когда Уилл, подавив в себе жалость и позволив разбушеваться негодованию, сказал ей, что намерен уйти к Бэбз, — только тогда надежда сменилась отчаянием. «Уилл, ты и в самом деле собираешься это сделать?» Отчаяние владело ею, когда она вышла из дому и уехала в дождь — навстречу смерти. На похоронах, когда гроб опускали в могилу, Уилл дал себе слово никогда не встречаться с Бэбз. Никогда, никогда, никогда. Но вечером, когда он сидел за рабочим столом, пытаясь писать статью под заголовком «Что творится с нашей молодежью» и стараясь не думать о больнице, об открытой могиле и об ответственности за все, что случилось, раздался звонок в дверь. Уилл вздрогнул. Запоздавшее выражение сочувствия, должно быть... Открыв дверь, он с изумлением увидел Бэбз — без косметики, в черном.

— Бедный, бедный Уилл!

Они сели на диван в гостиной, она взъерошила ему волосы, и оба заплакали. Через час они оба, обнаженные, уже лежали в постели. Через три месяца — это мог предвидеть даже дурак — на одной из вечеринок с коктейлем появился неотразимый красавец из Кении.

События развивались с неотвратимой последовательностью. Через три дня Бэбз, вернувшись домой, подготовила розовый альков для встречи с новым постояльцем, выпроводив прежнего.

— Ты и вправду собираешься это сделать, Бэбз? Да, именно это она и собиралась сделать.

В кустах за окном послышалось шуршание и раздалось неожиданно громкое и фальшивое: — Здесь и теперь, друзья. Здесь и теперь.

— Заткнись! — крикнул Уилл.

— Здесь и теперь, друзья. Здесь и теперь, друзья. Здесь...

— Заткнись! Наступила тишина.

— Я заставил его замолчать, — пояснил Уилл, — потому что он абсолютно прав. «Здесь, друзья»; «теперь, друзья». «Тогда» и «там» нас уже не касаются. Или это не так? Смерть вашего мужа принадлежит уже прошлому. Ведь она вне вас?

Сьюзила молча взглянула на него и медленно кивнула:

— Да, учитывая то, что я сейчас делаю, — вне меня. Я вынуждена это признать.

— Можно ли научиться не помнить?

— Не надо забывать. Надо помнить — но быть свободным от прошлого. Быть там, с мертвым, — и здесь, с живыми. — Грустно улыбнувшись, она добавила: — Это не так-то просто.

— Это непросто, — повторил Уилл, И вдруг вся его оборона рухнула и гордыня покинула его.

— Вы поможете мне? — спросил он.

— Заключим сделку, — сказала Сьюзила, протягивая руку.

За дверью послышались шаги, и в комнату вошел доктор Макфэйл.

Глава восьмая

— Добрый вечер, моя дорогая. Добрый вечер, мистер Фарнэби.

Доктор говорил весело, и, как подметила Сьюзила, веселость его не была деланной. А ведь он, направляясь сюда, наверняка заходил в больницу и видел Лакшми: бледную, изможденную, какой видела ее Сьюзила час или два назад, — с лицом, похожим на череп, обтянутый кожей. Почти всю жизнь они прожили вместе, любя и понимая друг друга, — и вот через несколько дней все будет кончено, и доктор останется совсем один. Но каждому дню свои заботы: всему свое время и свое место.

— Никто не имеет права, — сказал однажды ее свекор, когда они вместе возвращались из госпиталя, — перелагать свои страдания на других. Хотя, конечно, не стоит притворяться, будто тебе все нипочем. Приходится терпеть и собственное горе, и собственные нелепые попытки быть стоиком. — Голос его дрогнул.

Взглянув на свекра, Сьюзила увидела, что лицо его мокрое от слез. Пять минут спустя они уже сидели на скамейке возле пруда с лотосами, в тени огромного каменного Будды. С резким, коротким, и при этом влажно-сладострастным звуком невидимая лягушка нырнула с круглого листа в воду. Толстые зеленые стебли, увенчанные тугими бутонами, протолкнувшись сквозь ил, выбрались на воздух; тут и там голубоватые и розоватые символы просветления подставили свои лепестки солнцу и хоботкам мошек, крохотных жуков и диких пчел, прилетевших из джунглей. Взмывая ввысь, застывая в воздухе и вновь взлетая, сверкающие голубые и зеленые стрекозы охотились за комарами.

— Tathata, — прошептал доктор Роберт, — единое. Долгое время они сидели молча. Вдруг он коснулся ее плеча:

— Смотри!

Сьюзила взглянула туда, куда он указывал: на правой ладони Будды попугайчик-самец увлеченно ухаживал за самочкой.

— Вы были у пруда лотосов? — спросила Сьюзила доктора Роберта.

Тот улыбнулся и кивнул.

— Как там Шивапурам? — поинтересовался Уилл.

— Хорош, как всегда, — отозвался доктор. — Единственный его недостаток — это то, что он слишком близок к внешнему миру. Здесь, в предгорье, мы имеем возможность не вспоминать обо всех этих организованных безумствах и спокойно делать свое дело. Но в Шивапураме с его антеннами, радиоприемниками и средствами коммуникации внешний мир дышит вам прямо в затылок. Вы его слышите, осязаете, чувствуете его запах. — Доктор Роберт шутливо поморщился.