Остров
Шрифт:
— Я никогда ничего не знала, — прошептала Лакшми, — я только видела.
— Помнишь, ты рассказывала мне, как впервые увидела Чистый Свет? Хочешь, я напомню тебе об этом?
Больная кивнула головой.
— Тебе было тогда восемь лет, И это случилось с тобой в первый раз. Оранжевая бабочка села на залитый солнцем лист, раскрыла и сложила крылышки. И вдруг Ясный Свет чистейшей Всетождественности засиял сквозь нее, подобно новому солнцу,
— Ярче, чем солнце, — прошептала Лакшми.
— Но гораздо мягче. Можно смотреть на Чистый Свет и не ослепнуть. А теперь вспомни это. Бабочка на зеленом листе, открывающая и складывающая крылышки, —
— Чем я это заслужила?
Уиллу вспомнился вечер за неделю до смерти тети Мэри, когда она говорила о тех дивных днях, что они провели вместе в ее скромном доме эпохи Регентства близ Арунделя. Да, славно жилось ему там во время каникул. Они окуривали осиные гнезда серным дымом и устраивали пикники на пригорках или под буками. А пирожки с мясом в Богноре, а цыганка, которая нагадала ему, что он с годами сделается канцлером казначейства! Красноносый, облеченный в черное служка выставил их из Чичестерского собора за то, что они слишком много смеялись. «Слишком много смеялись, — с горечью повторила тетя Мэри. — Слишком много смеялась...»
— А теперь, — сказала Сьюзила, — вспомни опять вид из окна храма Шивы. Вспомни полосы света и теней на морской глади, и окна синевы меж облаками. Вспомни — и отбрось все свои мысли и воспоминания. Отбрось все мысли, чтобы могло наступить безмыслие. Вещи канут в Пустоту. Пустота перейдет во Все-тождественность. Всетождественность вновь обернется вещами — в твоей собственной душе. Вспомни, что говорится в Сутре. «Твое собственное сознание — сияющее, пустое, неотделимое от великого Сияния, не рождается и не умирает — но пребывает, как неизменный Свет, Будда Амитаба».
— Пребывает как свет, — повторила Лакшми. — Но передо мной снова тьма.
— Это потому, что ты слишком стараешься, — сказала Сьюзила. — Ты видишь тьму, потому что страстно желаешь, чтобы вспыхнул свет. Вспомни, что ты говорила мне, когда я была маленькой. «Полегче, девочка, полегче. Ты должна научиться делать все легко. С легкостью думать, совершать поступки, чувствовать. Да, с легкостью, даже если чувства твои глубоки. Пусть все происходит с легкостью, относись к вещам легче». Девочкой я была до нелепого серьезна, этакая кроха-педант без малейшего чувства юмора. Легче, легче — лучшего совета я не слышала за всю жизнь. А теперь я должна тебе сказать те же слова, Лакшми... Полегче, милая моя, полегче. Даже когда наступила пора умирать. Никакой напыщенности, тяжеловесности, излишней подчеркнутости. Не надо ни риторики, ни дрожи в голосе, ни самодовольного подражания знаменитым личностям вроде Христа, Гете или малышки Нелл. И конечно же, никакой теологии и метафизики. Только присутствие смерти и Ясного Света. Выбрось весь свой багаж — и ступай вперед. Ты идешь по зыбучим пескам, готовым поглотить тебя, задавить страхом, жалостью к себе, отчаянием. Вот почему ты должна ступать очень легко. Легче, милая; иди на цыпочках: выбрось все, даже пакетик с туалетными принадлежностями... Полная необремененность.
Полная необремененность... Уилл подумал о несчастной тете Мэри, которая с каждым шагом все глубже и глубже увязала в песках. Все глубже и глубже, борясь и протестуя до последнего, пока наконец ее не вобрал и не поглотил навсегда Вселенский Ужас. Уилл вновь взглянул в лицо больной: Лакшми улыбалась.
— Свет, — проговорила она сиплым шепотом. — Чистый Свет. Он здесь — вместе с болью и несмотря на боль.
— А где находишься ты?
— Вон там, в углу. — Лакшми попыталась показать, но слабая рука, едва поднявшись, безжизненно опустилась на одеяло. Я вижу там себя. А она смотрит на мое тело, лежащее на кровати,
— Видит ли она Свет?
— Нет. Свет там, где мое тело.
Дверь палаты бесшумно отворилась. Уилл повернулся — и увидел, как сухощавая фигура доктора Роберта появилась из-за ширмы и нырнула в розовую мглу.
Сьюзила поднялась и указала ему на стул, где сидела сама. Доктор Роберт сел возле кровати и, склонившись над женой, одной рукой взял ее руку, а другую положил ей на лоб.
— Это я, — прошептал он.
— Наконец-то...
Дерево, пояснил доктор Роберт, упало на телефонную линию. Связь с высокогорной станцией прервалась. За ним послали человека на машине, но машина в пути сломалась. Почти два часа пришлось потерять, пока устранили поломку. — Но, слава Богу, — заключил доктор Роберт, — наконец-то я здесь.
Умирающая глубоко вздохнула, открыла глаза и, взглянув на него с улыбкой, вновь закрыла их. — Я знала, что ты придешь.
— Лакшми, — ласково позвал он, — Лакшми,
Кончиками пальцев он гладил морщинистый лоб, снова и снова.
— Любимая моя.
Слезы бежали по его щекам, но голос звучал твердо, и в нем слышалась нежность, а не слабость.
— Я уже не здесь, — прошептала Лакшми.
— Она там, в углу, — пояснила Сьюзила свекру, — и смотрит оттуда на свое тело на кровати.
— Нет, я вернулась. Мы вместе — я и боль, я и Свет, я и ты... Все мы сейчас вместе.
Вновь пронзительно закричал павлин, и сквозь гудение насекомых, которые тропической ночью свидетельствуют о тишине, донеслась веселая музыка: флейты, лютня, дробь барабанов.
— Прислушайся, — сказал доктор Роберт. — Слышишь музыку? Там танцуют.
— Танцуют, — повторила Лакшми, — танцуют.
— Танцуют — с такой легкостью, — прошептала Сьюзила, — словно у них есть крылья.
Музыка зазвучала еще слышней.
— Это Брачный танец, — узнала Сьюзила.
— Брачный танец. Роберт, ты помнишь?
— Как можно забыть!
В самом деле, подумал Уилл, как можно забыть! Как забыть ему долетавшую издали музыку и рядом, так близко, неестественно частое, короткое дыхание умирающей! В доме напротив кто-то разучивал вальсы Брамса, которые когда-то любила играть тетя Мэри. Раз-два-три, раз-два-три, и — раз-два-три... Неприятная незнакомка, которая некогда была тетей Мэри, вздрогнула в своем искусственном оцепенении и открыла глаза. На желтом, изможденном лице появилось выражение злобы. — Иди и скажи им, чтобы перестали, — сказала она мальчику пронзительным, резким голосом. Казалось, она вот-вот завизжит от ненависти. Но вдруг ее злоба перешла в отчаяние, и жалкая незнакомка разрыдалась. Вальсы Брамса — их больше всего любил слушать Фрэнк.
Вновь из окна повеяло прохладой, и с ветром опять донеслась музыка — живая, веселая.
— Они все танцуют, — сказал доктор Роберт. — Там смех, любовь и счастье. И они здесь, Лакшми, — в атмосфере, как силовое поле. Радость и любовь — и моя, и Сьюзилы — сочетаясь, усиливают друг друга. Любовь и радость окутывают тебя; они несут тебя к Ясному Свету. Прислушайся к музыке. Ты слышишь ее, Лакшми?
— Лакшми опять уже не здесь, — заметила Сьюзила. — Попытайся вернуть ее.
Доктор Роберт продел руку под истощенные плечи и усадил больную.