Остров
Шрифт:
Мы снова тронулись и замолчали. Город скрылся за вершиной, – как будто это был только мираж, – а потом мы поднялись по пыльной дороге к кварталу Сан-Франциско и Арабским воротам. Объехав руины Алькасабы, машина по улице Мендеса Нуньеса пересекла старую городскую площадь. В этот час она была заполнена крестьянами, возвращавшимися с полей, и Долорес, непрерывно сигналя, с трудом прокладывала дорогу. На тротуарах, прислонившись к стенам, неподвижно стояли мужчины. Кое-где распрягали и перековывали мулов. На углу двое тележников надевали колесо на ось.
Миновав мост, мы выехали на площадь
23
Коррида с молодыми быками.
– Идем, – сказала Долорес – А то опоздаем.
Вниз по улице Кастелар текла река людей. Мундиры цвета хаки перемешались с черным платьем крестьян и погонщиков, густое людское месиво, – что-то вроде похлебки, – пахло вином и потом. Мужчины оборачивались, чтобы разглядеть нас, и Долорес, сорвав косынку с головы, обняла меня за талию.
– Идиоты… – процедила она. – Так и хочется плюнуть им в рожи…
Остальная компания поджидала нас в одном из кафе напротив арены, и мы сели выпить по стакану тинто. Энрике ушел за билетами, а когда он вернулся, мы встали, и Мигель, позвав официанта, дал ему ассигнацию в двадцать дуро. Магда нервно кусала ногти. Пока парень ходил за сдачей, она подошла ко мне и чуть не силой отвела в сторону.
– Ради бога, будь повнимательнее к Мигелю, – сказала она. – У бедняги создается впечатление, что все терпят его только ради меня, он еле держится. Вчера он не спал до четырех утра, пока я не вернулась… Я боюсь, как бы он не натворил чего-нибудь…
Магда говорила своим манерным детским голоском, и я ответила, что Мигель достаточно взрослый, чтобы обойтись без нянек. Но она продолжала канючить.
– Он невыносим. Я для него – все, и он не понимает, что мне иногда надо без него побыть на людях, хотя я и люблю его… Он сказал, что, если я его оставлю, он убьет себя. Я же не виновата, что мужчины такие и им нравится болтать со мной…
На трибуне я села рядом с Энрике. Прошло больше двенадцати лет, с тех пор как я смотрела здесь бой быков, и сейчас я вспомнила последнюю корриду, на которой была с Рафаэлем во время майской ярмарки. Губернатор пригласил нас в ложу, и Антонио Бьенвенида посвятил мне своего второго быка и отрезал ему оба уха.
На этот раз матадорами были трое неопытных и своенравных парней, но животные не дали им возможности показать себя. С первым быком ничего не вышло: он не позволил себя водить, и тореро то тайком, то явно гнал его ударами мулеты, пока под свист публики не прогнал вообще. Второй бык начал было входить в игру, но и его хватило ненадолго: после первых же бандерилий он подогнул передние ноги и упал. Тореро вел быка, бестолково вскидывая локти, и кончил тем, что убил его ударом в шею. Зрители скучали, возмущались, и меня вдруг одолела нервная слабость, всегда возникающая на плохой корриде, – какая-то смесь тоски и пустоты, постепенно наполняющая все тело.
В таких случаях лучше всего, если бык неожиданно прыгнет через барьер и нападет на смотрителя. От нечего делать я принялась разглядывать зрителей. Кругом сидели погонщики мулов в шляпах и жилетах и сеньоры, поглощавшие мансанилью и курившие сигары. На лицах женщин было написано алчное напряжение, как у всех, кто жаждет крови.
Третий бык тоже оказался трусливым и неинтересным. Тореро вел его осторожно и только справа, но публика хлопала и ободряла его. Меня удивило столь различное отношение к тореро, но сосед объяснил мне, что этот из Ронды.
– А остальные откуда? – спросил Энрике.
Мужчина скривился в пренебрежительной гримасе.
– Из Малаги.
Я подумала, что, если бы Педро Ромеро воскрес, он не смог бы гордиться своим земляком, и мне захотелось уйти. Казалось, коррида никогда не кончится. Бык вдруг останавливался и тут же успокаивался, и тореро никак не мог поставить его для удара. Он дважды пытался это сделать, наконец в третий раз ему удалось. Трибуны аплодировали, тореро подали стакан воды. Энрике скучал не меньше моего. Пока рондиец пил, он встал и заявил, что в подобных случаях надо давать чашку цикуты.
– Ребята, – сказал он, – я сматываюсь.
Все последовали за нами, и мы уселись в кафе на площади. Не попавшие на корриду торчали на улице или спорили, собравшись группками. Долорес заказала бутылку тинто. Скука нередко вызывала у меня желание выпить, и я машинально осушила стакан. Энрике тоже.
– Хочешь еще?
– Я умираю от жажды.
– Превосходное вино, – сказала Долорес. – Можно взять еще бутылку.
С арены доносился свист. Цыганка с ребенком на руках просила милостыню. Энрике подозвал официанта.
– Еще одну.
– Тинто?
– Тинто.
Лаура налила мне второй стакан. Солнце только что скрылось, но небо еще было синим и гладким. Люди наполняли улицу. Был канун дня Сантьяго, и в воздухе пахло праздником. Чистильщик ботинок, сидя за соседним столом, внимательно изучал мои ноги.
– Вы не знаете о последней выходке Фефе?
– Нет.
– Вчера вечером он остановился у того филиала банка, что в конце Лариоса, и поменял таблицу котировки. Стоимость фунта стерлингов, доллара и франка упала на восемьдесят процентов. А лира, наоборот, поднялась больше чем на тысячу песет. Вокруг толпились туристы… Говорят, кое-кто покончил с собой.
– Кто это тебе рассказал?
– Бетти была в Чабалите и видела Фефе. Она говорит, что, когда пришла полиция, Фефе произносил речь: «Скупайте акции компаний, производящих взрывчатые вещества. Они наиболее прибыльные. В ближайшие дни вспыхнет война…» Видно, он изрядно нализался.
Смеялись все, кроме Мигеля. В ожидании второй бутылки Долорес яростно набросилась на него.
– Послушай, объясни нам только одно… Какого черта ты сюда поехал? По инициативе жены или сам захотел?