Острова и капитаны
Шрифт:
Кабинет Наклонова состоял из книжных стеллажей, громадного, будто для пинг-понга, письменного стола и нескольких кресел, похожих на присевших бегемотов. Стол, как, видимо, и положено у писателей, был завален папками, листами с машинописным текстом. Бронзовая фигурная лампа с желтым абажуром возвышалась, как маяк, над этим бумажным морем. А плоская пишущая машинка была будто островок…
— Егор, садись… Это ничего, что я на «ты»? Мы не официально, не в студии. Угу?
— Угу… — сказал Егор и отдался объятиям кресла-гиппопотама.
Молчаливый Денис
— Я… для начала вот что хотел спросить… Это правда насчет отца? Ты уж извини, но это так неожиданно…
— Это правда. Я родился уже после его гибели. А мать почти сразу вышла за Петрова. Я узнал об этом недавно.
— Да… история…
— Ничего, — сказал Егор. — Бывают истории позапутанней.
— Ты что имеешь в виду?
А он ничего не имел в виду, честное слово! И о рукописи в данный момент не думал. Просто так болтнул, чтобы не молчать.
Наклонов улыбнулся слегка натянуто:
— Я думал, ты про наши детские раздоры. С Толиком… Да, действительно, в последние дни перед его отъездом мы не ладили. Подрались даже на прощанье… И с ямой история имела, как говорится, место. Мальчишки же мы были… Но я не думаю, чтобы Толик навсегда сохранил про меня только злые воспоминания.
— Я тоже не думаю, — вежливо сказал Егор.
— А ты… — Кажется, он хотел спросить: «А ты почему же тогда упрекаешь меня?» Но сказал другое: — Ты сам-то откуда эту историю знаешь?
— От двоюродного брата. Он сын сестры Толика… Отца. Тот ему много про детство рассказывал. А он мне… А еще от Александра Яковлевича, от Ревского.
— А! Так ты и с ним знаком!
— Знаком… Но он больше про «Крузенштерн» любит говорить, про съемки, когда они с отцом последний раз встретились.
— Я понимаю… Да, к слову. О Крузенштерне. И о детстве… Наша дружба с Толиком была, конечно, сложная. Но я думаю, Егор, она все же была. По крайней мере, теперь все вспоминается по-доброму. Обиды уходят, хорошее остается. Детство — оно любое хорошо. Со всем, что в нем было. Это начинаешь понимать только со временем…
— Вы говорили о Крузенштерне, — осторожно напомнил Егор.
— А он — тоже часть детства. Толик нам о нем рассказывал. Или книга у него какая-то была, или сам он про него сочинял… Сидим мы у нас на веранде, а Толик — историю за историей. О разных случаях во время плавания, о Резанове, о Головачеве… Многое, конечно, забылось, но ощущение осталось. Понимаете, такое желание тайн и путешествий… И вот, ребята, — он говорил уже теперь Егору и Денису, — когда на старости лет потянуло памятью к детству, сделалось это воспоминание очень важным. А тут еще книги кое-какие попались старинные, статьи, документы в архивах. Ну и появилась мысль о повести… А начало положил, можно сказать, Толик Нечаев… Нет, ну надо же, встреча-то какая! Кто бы мог подумать. Егор, сын Толика…
Он говорил искренне. Он улыбался открыто. И слова, что начало повести положено Толиком, были… ну, честные такие и теплые. И Егор вдруг подумал — успокоенно и облегченно, — что вот
Все справедливо. Давний житель Новотуринска Арсений Викторович Курганов написал повесть. Она потерялась, но не совсем. Толик Нечаев пересказал ее кому смог. Один из слушателей запомнил эти детские рассказы и благодаря им сам пишет книгу. Пускай свою, но все равно в ней будет доля труда Курганова и Толика. Ничего не прошло бесследно. И схему в блокноте можно дочертить до конца и стереть вопросительные знаки. А рядом с именем Наклонова нарисовать книжку «Паруса «Надежды» и к ней прочертить от Курганова и Толика две прямые черты.
И все.
Все? А линия Наклонов — Алабышев?
И снова разведчик ожил в Егоре. А ему уже не хотелось этого. Гораздо лучше, если не будет в этой истории никакой драки. Пускай случится наоборот. Пускай он, Егор, приходит в этот дом по-дружески. Много ли у него друзей-то…
— … Я вот что думаю, — словно откликнулся на эту мысль Наклонов. — Летом, после ваших экзаменов, не махнуть ли нам в Новотуринск? Прямо на нашей колымаге! Втроем! Городок сохранился почти в неприкосновенности. Я поводил бы вас по старым местам, порассказывал…
Егор и Денис встретились взглядами и быстро опустили глаза. Олег Валентинович продолжал:
— Я понимаю, что в друзья никого не сватают, но, может, у вас с Денисом нашлось бы что-то общее?.. Чем плохо, когда от стариков дружба передается сыновьям по наследству?..
И опять они быстро глянули друг на друга. Лицо Дениса было близко от лампы, и Егор вдруг увидел, что глаза у него совсем не темные. Серые, как у отца. Раньше они казались темными, потому что прятались обычно в тени.
Денис как-то по-детсадовски шмыгнул носом и пробурчал:
— Одно общее у нас уже точно есть: мы оба голодные.
— Нинушка! — обрадованно заголосил Наклонов. — Мы хотим есть и пить!
Мать Дениса заглянула в кабинет.
— Мужчины! У меня все готово. Но куда я здесь поставлю посуду? Может быть, пойдете в столовую?
— Нет, здесь! — весело заупрямился Олег Валентинович. — Здесь уютнее! Денис, освобождай полигон!
Денис начал привычно хватать стопки бумаги и сгружать на пол, к стеллажам. Один раз оглянулся на Егора — быстро и… так похоже на Игорька-горниста. И на Веньку. И тогда Егор, словно шагая в холод, спросил:
— Олег Валентинович, а тот кадет в вашей повести, Егор Алабышев, — он вымышленный герой? Или был на самом деле?
Наклонов следил за Денисом, а сейчас быстро обернулся.
— А почему ты про это спрашиваешь?
— Ну… он Егор, и я Егор. Интересно.
— Ах вот что!.. Не знаю. В списках выпускников Морского корпуса я его не нашел. Есть такие списки в книге профессора Веселаго… Но Толик об этом Егоре рассказывал. И о том, как он был кадетом, и о том, как стал офицером и погиб на Севастопольских бастионах. Я не стал менять имя. Если жил такой человек — хорошо. Если нет, я думаю, Толик бы не обиделся, что я позаимствовал это имя из его рассказов…