Острова прошедшего времени
Шрифт:
– И правда,– с упреком сказала Тонька,– тут такой ужас творится на наших глазах, люди гибнут, а вы по какому-то коту убиваетесь...
– Да как вы не понимаете?! – закричал на нас дядя Альберт.– Кот сейчас важнее всего! Здесь не должно остаться от нас никакого следа, а о том, чтобы оставить в прошлом живое существо, не может быть и речи. О боже, как я мог допустить такое? Как мог?
Мы начали тихо, а потом все громче и громче звать:
– Кис-кис-кис-кис...
Этот день прошел как какой-то кошмар. Мы ходили вокруг корабля и уныло тянули свое «кис-кис-кискис», а из-за холмов до нас доносился несмолкаемый шум битвы.
Уже в пахнущих гарью сумерках мы, вконец утомленные, сели – каждый в свое сиденье – и молча заснули.
Сквозь сон я слышал, а может быть, мне так казалось, что кто-то страшно кричит, кто-то зовет на помощь. Я просыпался и тут же засыпал. Ночь пахла отвратительной гарью, из-за холмов поднимались к звездному небу клубы зловещего дыма.
Утром меня разбудила тишина. Она была полной. Как будто неразрешимое что-то таилось в ней. Быстро светлел восток. И вот на горизонте в грязном дыму возник багровый край солнца.
Позавтракав, мы отправились на поиски кота. Славка сказал, будто видел, как кот побежал в сторону города.
Поднявшись на гребень холма, мы увидели дымящееся пепелище. Воины, накануне осаждавшие город, с пленниками и захваченной добычей, видимо, поспешно скрылись в диком поле.
По мере того как мы подходили к разрушенному городу, становилось все жарче от догорающих построек. Дым бросало ветром то в одну сторону, то в другую, он окутывал окрестные сады с яркими поспевающими плодами, огороды с истоптанной капустой и горохом, уносился в степь, словно хотел догнать пришельцев из дикого поля.
У стен догорающей крепости там и тут лежали убитые воины. По кожаной одежде и обуви одних можно было определить, что это кочевники. Другие, светловолосые, босые, в светлых рубахах, были жители города. Кое-где трупы лежали, вцепившись друг в друга, как будто мертвые продолжали бой. Валялись сломанные копья, окровавленные рогатины, разрубленные и пробитые прямоугольные щиты.
– Печенеги,– определил дядя Альберт.– Мы попали в десятилетие наиболее ожесточенной борьбы славян с печенегами в конце прошлого тысячелетия – после сближения Руси с Византией.
– Точно... Одежда печенегов. Я видел такую в музее,– сказал Махмут.
Тяжелое зрелище представляло вчерашнее поле боя. От смрада и запаха крови кружилась голова.
– Спокойнее, спокойнее,– повторял дядя Альберт.– Представьте, что видите все это не наяву, а в кино.– Но при этом его брови напряженно хмурились, а лицо становилось все более серым, усталым.
В городе повсюду остались следы борьбы и грабежа. На дороге рассыпано зерно, трупы валялись среди обломков глиняной посуды, брошенной кем-то или оброненной в спешке одежды и домашней утвари.
Здесь некому было оплакивать погибших. Живых печенеги угнали в дикое поле, горящий разграбленный город оставили мертвым.
Тонька, не выдержав страшного зрелища, закрыла ладонью глаза и, повернувшись, как слепая, пошла обратно. Мы в растерянности остановились. Нелепо было в этом аду искать сбежавшего кота.
Внезапно из ближайшего жилища, чудом уцелевшего от огня, донесся детский плач. Видно, там остался живой ребенок, но ему некому было помочь, некого было звать на помощь.
– Я пойду туда! – решительно сказала Тонька и направилась к дому.
– Тоня! Сейчас же вернись! – закричал дядя Альберт.
Но Тонька даже не обернулась. Мы бросились следом за ней.
Внутри низкой полуземлянки было темно, через маленькие отверстия-окошечки свет едва проникал, и мы некоторое время не могли ничего разглядеть. Затем увидели большую глиняную печь посреди землянки и возле нее на полу старуху с разрубленной головой. По полу тянулась какая-то темная полоса. Мы не сразу поняли, что это кровь. Но самое страшное мы увидели в углу землянки – там лежали зарубленные дети. Тонька с криком бросилась к ним.
В это время девочка лет двух, вся окровавленная, в кровавых лохмотьях, села и протянула к Тоньке руки, закашлялась, на губах ее появились кровавые пузыри. Тонька схватила девочку на руки и прижала к груди, по Тонькиной кофточке стала растекаться кровь.
Дядя Альберт, тяжело дыша, подскочил к Тоньке.
– Оставь ребенка! – хрипло крикнул он.
– Мы ее еще можем спасти, дядя Альберт,– сказал Махмут.– Вернемся, вызовем «скорую помощь»...
– Я сказал – оставь ребенка! – закричал дядя Альберт. Никогда еще я не видел его таким.– Пойми, что все это уже было!
Но Тонька, не слушая его, еще крепче прижала к груди ребенка и побежала к выходу. Дядя Альберт бросился к ней, схватил за руку.
– Тоня, что ты делаешь? Опомнись!
– Уйдите! Уйдите! – кричала Тонька в то время, как дядя Альберт пытался разжать ее руки.
– Да помогите мне! – крикнул он нам.– Что стоите? Скорее!
Но мы оцепенело смотрели на эту жуткую картину, на Тоньку с обезумевшими глазами, на кровь, стекавшую по ее кофточке, и не в силах были пошевелиться.
Наконец дядя Альберт вырвал у Тоньки девочку и бережно отнес обратно в землянку.
Мы схватили Тоньку за руки и потащили к кораблю. Она упиралась, кусалась, ругала нас, обзывала зверями и негодяями, кричала, что не хочет нас больше знать.
Мы уже подбежали к кораблю, когда из пелены дыма, катившегося вдоль дороги, появились три всадника и с пиками наперевес понеслись вдогонку за нами.
Первым до корабля добежал Махмут.
– Готовься к пуску! – крикнул ему дядя Альберт.
И в это время на бегу я увидел черного кота. Он как ни в чем не бывало сидел на корме корабля.