Острова пряностей
Шрифт:
Появление статьи Уоллеса, которая шла в Англию с Моллукских островов три месяца, произвело эффект разорвавшейся бомбы. Сам Дарвин, как позднее стало известно Уоллесу, был «почти парализован». Прочитав статью, Дарвин был попросту ошарашен. На нескольких страницах Уоллес изложил основные положения теории эволюции, над которой Дарвин столь долго и упорно трудился. Язык статьи был ясным и простым. «Я никогда не видел столь потрясающего совпадения, — в изумлении писал Дарвин, — если бы Уоллес просто прочел мои заметки, сделанные в 1842 году, он не мог бы сделать конспект лучше. Даже термины, которые он использует, теперь стали названиями глав моей книги».
Дарвин достаточно знал о своем корреспонденте, в одиночестве скитающемся по далеким островам, чтобы понимать, что этого человека нужно принимать всерьез. В зоологических журналах уже публиковались статьи Уоллеса о жуках и тропических птицах, присланные из Юго-Восточной Азии, и рассуждения автора неизменно оказывались логичными и проницательными. Более того, Дарвин сам пару раз писал Уоллесу с просьбой присылать интересные экземпляры, особенно каких-нибудь необычных
2
Позже Уоллес удовлетворил просьбу Дарвина, выслав ему японского цыпленка. — Здесь и далее примеч. автора.
Дарвина обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, он должен был поддержать блестящий талант ученого-бессребреника, человека моложе его на 14 лет, который в одиночку на краю света, в экваториальных джунглях, работал над теорией происхождения видов. С другой стороны, труд всей жизни Дарвина был поставлен под угрозу. Не зная, что предпринять, он направил блестящую статью Уоллеса своему другу, сэру Чарльзу Лайеллу, известному геологу и выдающемуся ученому, чтобы спросить совета. В свою очередь Лайелл решил проконсультироваться у профессора Джозефа Гукера, знаменитого ботаника, который впоследствии стал директором ботанического сада Кью Гарденз.
Лайелл и Гукер принадлежали к числу самых уважаемых и влиятельных светил в британской науке того времени, и оба знали, что Дарвин уже долгое время работал над теорией эволюции. Но, несмотря на все уговоры, он никогда ничего не публиковал.
Поэтому они в первый момент ухватились за справедливое (как им показалось) решение. Они решили, что лучший способ воздать должное Дарвину за годы кропотливых трудов — представить его идеи и статью Уоллеса перед научным сообществом одновременно. К счастью, Дарвин сообщал некоторые из своих идей относительно эволюции видов в письмах к друзьям в 1842 году и затем в 1844-м. Лайелл и Гукер добились того, чтобы выдержки из этих писем были зачитаны 1 июля на встрече членов и гостей Линнеевского общества — наиболее авторитетного ученого собрания в области естествознания. Сначала собравшихся ознакомили с краткими выдержками из ранних писем Дарвина, затем «вниманию ученого сообщества была представлена» статья Уоллеса, в которой речь шла, в общем, о том же самом, только в более подробном и четком изложении. На собрании не присутствовали ни Дарвин, ни Уоллес — Дарвин потому, что накануне от скарлатины скончался один из его сыновей, а Уоллес в это время исследовал Новую Гвинею. Он был одним из первых европейцев, проведших хотя бы несколько дней на этом огромном далеком острове, где продолжал пополнять свои коллекции тропических птиц и насекомых, совершенно не подозревая, причиной каких треволнений он стал.
На первый взгляд кажется, что Лайелл и Гукер смогли найти соломоново решение. И Дарвин, и Уоллес имели, казалось бы, равные шансы на то, чтобы получить признание как соавторы новой теории. Но на самом деле одновременное представление их работ давало Дарвину шанс перехватить инициативу, пользуясь отсутствием Уоллеса, который продолжал странствовать в тропических лесах. На руку Дарвину сыграло и то, что само по себе содержание зачитанных текстов не произвело должного впечатления на собравшихся. Вероятно, мало кто осознал, что Дарвин и Уоллес коренным образом изменили эволюционную биологию.
А Дарвин тем временем не терял ни минуты. Он приложил все усилия, чтобы дистанцироваться от интриг Лайелла и Гукера, так как стало понятно, что Уоллес оставался в полном неведении относительно того, что произошло, и что в некотором смысле Дарвин предал доверие своего коллеги. Взбудораженный до предела письмом Уоллеса, Дарвин принялся за работу над своей столь долго откладываемой рукописью и подготовил ее к печати за 17 месяцев, сильно сократив исходно планируемый вариант. Книга, названная «Происхождение видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь», была опубликована в 1859 году — на следующий год после того, как Дарвин получил столь потрясшее его письмо с Островов пряностей.
Книга Дарвина имела огромный успех — в течение ближайших 13 лет она выдержала шесть переизданий, что и заложило прочный фундамент его всемирной известности. В своей книге он признал работу Уоллеса новаторской, но с годами все реже и реже упоминал о своем невольном соавторе, рассказывая о «своей системе». Вскоре только имя Дарвина осталось непосредственно связанным с теорией эволюции и естественного отбора, или «выживания сильнейшего», как назвал ее шестью годами позже философ Герберт Спенсер. Этой теории суждено было стать одним из наиболее важных научных открытий той эпохи. «Происхождение видов» называли «книгой, которая потрясла мир», а ее центральное положение о том, что все живые существа являются результатом постепенного развития и родственные виды имеют общего предка, со временем получило всеобщее признание после десятилетий споров, критики и даже неприятия. Теперь представление о медленной, но неуклонной эволюции играет доминирующую роль в нашем воззрении на устройство окружающего мира. Но мы редко вспоминаем о том, что изначально эта идея была представлена небольшой группе ученых в Лондоне как теория Дарвина — Уоллеса.
Фотография А. Уоллеса, сделанная в Сингапуре
Примечательно, что Уоллес во всей этой ситуации не усмотрел ничего несправедливого. Его великодушие было потрясающим и граничило с наивностью. «Я всегда буду утверждать, что эта идея была Вашей и только Вашей», — писал он Дарвину, который, естественно, беспокоился, не зная, как Уоллес отнесется к решению, принятому от его имени, но без его ведома. Но на самом деле причин для беспокойства у него не было, так как Уоллес считал, что его статья просто не была бы напечатана без вмешательства такого влиятельного человека, как Дарвин. Он был уверен, что идея, высказанная никому не известным ученым, осталась бы незамеченной. Более того, когда Уоллес в конце концов написал книгу по теории эволюции, он сам назвал последнюю ни много ни мало дарвинизмом. Когда Уоллес наконец вернулся в Англию спустя три года, его единственным желанием было продолжить работу над составлением каталогов и описанием столь любимых им насекомых и птиц. Только когда эта работа значительно продвинулась, он приступил к написанию истории своих многочисленных экспедиций по Юго-Восточной Азии и публикации теории о распределении и разнообразии видов, привезенной из дальних стран. Чтобы никто не воспринимал эту замечательную, увлекательнейшую книгу как заявку на соперничество, он посвятил ее Дарвину со словами: «В знак личного уважения и дружбы, а также для выражения моего глубочайшего преклонения перед Вашим гением и трудами».
Уоллес вернулся из Юго-Восточной Азии, но остался в тени Дарвина — таков был его сознательный выбор. Он предпочел увековечить свое имя с помощью книги «Малайский архипелаг», которая и стала настоящим памятником этому поистине необыкновенному человеку.
Уоллес не вписывается в типичный образ землепроходца времен викторианской Англии — эдакий покоритель Африки с ружьем в одной руке и Библией в другой, дабы охотиться на животных или души местных жителей. Он не искал истоков великих рек и не взбирался на вершины гор. Африка — огромный и, за исключением узкой полоски вдоль побережья, практически неизведанный континент, — разумеется, представляла собой для исследователя задачу совершенно иного рода, нежели Индонезия, состоящая из огромного количества островов. Более тринадцати тысяч островов протянулись вдоль экватора, в морях, чьи воды уже сотни лет бороздили корабли из Китая, Южной Азии и — в более близкие Уоллесу времена — из Европы и Северной Америки. Некоторые из островов, например Борнео и Новая Гвинея, достаточно велики, поэтому проникнуть во внутренние районы ученые смогли лишь сравнительно недавно. Другие острова размером едва ли превосходили среднее английское графство, но тем не менее здесь выросли большие богатые города со сложной самобытной культурой, хорошо известные купцам и путешественникам еще со времен Христа. Возможно, самой яркой особенностью этого огромного, раскинувшегося по нескольким морям архипелага было огромное культурное разнообразие, где-то общество стояло на высокой ступени развития, а где-то еще царил каменный век. И хотя большая часть Индонезии ко времени экспедиции Уоллеса являлась колонией Голландии, во многих местах власть колониальной администрации была чисто номинальной. Уоллес побывал там, где прежде ни один европеец не задерживался более пары дней; месяцами он жил бок о бок с туземцами, для которых белый человек был в диковинку.
Но Уоллес представлял собой исследователя совершенно особого типа не только из-за различий между Африкой и Азией. За ним не тянулась вереница носильщиков, тяжело нагруженных скарбом, необходимым для обеспечения удобства «белого господина». Уоллес больше заботился о том, чтобы у него всегда был достаточный запас оборудования для составления энтомологических коллекций, чем о собственном комфорте. Когда ему было нужно, он нанимал несколько человек из местных жителей, а его постоянным компаньоном был Али — малаец, которого Уоллес научил стрелять птиц и ловить сачком насекомых, а сам учился у него малайскому языку. В этом отношении Уоллес разительно отличался от своего современника Генри Стенли, исследователя Африки. Если Стенли требовалась лодка, он нанимал людей, которые тащили ее в полностью собранном виде через пустыню в нужное место; в аналогичной ситуации Уоллес покупал за несколько шиллингов маленькую старую лодку у туземцев, брал пилу и стамеску и, засучив рукава, сам доводил до ума каюту — он умел работать с деревом. Уоллес не рассуждал о религии и не предпринимал попыток миссионерской деятельности. Из оружия он предпочитал дробовик [3] , заряженный мелкой дробью для охоты на птиц, изучением которых в основном и занимался. Единственный случай, который можно рассматривать как охоту на крупного зверя, имел место на острове Борнео, когда Уоллес застрелил несколько орангутангов. Если ему приходилось убивать безвредных и беззащитных животных, он испытывал глубокое сожаление. Обнаружив среди застреленных животных кормящую самку, он отыскал осиротевшего детеныша и попытался самостоятельно его вырастить. Он кормил детеныша молоком из пипетки, укутывал в пеленки, купал и даже отыскал ему ручную обезьянку в товарищи по играм. К огромному огорчению ученого, маленький орангутанг умер от дизентерии через несколько недель, но за это время он успел привыкнуть засыпать у своего хозяина на груди, вероятно, принимая густую бороду Уоллеса (характерная примета викторианской эпохи) за шерсть матери.
3
С характерной для него щедростью перед отъездом в Англию Уоллес отдал оба двуствольных дробовика и все запасы дроби своему слуге Али, «что сделало того довольно богатым человеком». К тому времени Али провел в скитаниях с Уоллесом семь лет и нашел себе жену на острове Тернате.