Островитяне
Шрифт:
Замечают, что большинство близоруких людей бывают очень мечтательны и что у них весьма часто бывает сильно развита фантазия. Может быть, в этом замечании есть своя доля правды.
В то время, когда я, рассматривая моих гостей, предавался всем этим соображениям, "прислуга" вошла и поставила на стол поднос с тремя чашками горячего кофе.
– Фрейлейн, битте зер, тринкен зи шнеллер кафе, (Барышни, пожалуйста, пейте скорей кофе (нем.)) - пригласила Эрнестина Крестьяновна.
Черненькая девочка толкнула слегка локотком пепельную
Я встал и подал им кофе.
– Ах, поставьте, мы возьмем сами, - отвечала, конфузясь, брюнетка.
Она встала, отряхнула начинавшие высыхать юбочки и, подойдя к столу, кликнула:
– Маньхен!
– Мм!
– отозвалась Маньхен и, полуоборотясь, прищурила глазки.
– Бери же!
– произнесла, продолжая беспрестанно
меняться в лице, чернушка.
Маня еще прищурилась, пока рассмотрела стоящий на столе кофе и торопливо отвечала по-немецки;
– Ich danke sehr, Klara; ich will nicht. (Большое спасибо, Клара; я не хочу (нем.))
– Отчего же вы не хотите согреться?
– спросил я как сумел ласковее.
– Благодарю вас, - отвечала чистым русским языком Маня.
– Вы церемонитесь?
– Нет... я... не озябла.
– Чашка кофе все-таки вам не повредит.
Маня опять прищурила глазки, встала и, слегка покачиваясь на своих ножках, подошла к столику.
Теперь я рассмотрел, что платья обеих девушек были не совсем коротенькие, но на подъеме так, что все их полусапожки и даже с полвершка беленьких чулочек были открыты. Дождь на дворе не прекращался; ветер сердито рвал в каминной трубе и ударял в окна целыми потоками крупного ливня; а вдалеке где-то грянул гром и раскатился по небу.
– Гром!
– проговорила Маня.
– Да, а вы боитесь грома?
– Я? Да, я боюсь грома; а моя мама... Ида... Они знают, что я боюсь.
– Хотите, мы пошлем сказать, чтобы о вас не беспокоились? Далеко вы живете?
– Вот тут, всего через две линии; тут магазин наш, магазин Норк.
Я отвечал, что знаю, где их магазин.
– Но посылать, пожалуйста, не надо.
– Нет, нет, не надо, как можно!
– заговорила она, увидя, что я хотел повернуться к кухне.
– Нет, прошу вас, пожалуйста, не посылайте бедную старушку.
Я вызвался сходить сам.
– Ах, нет, пожалуйста, не надо!
– Но ваши будут беспокоиться.
– Нет, пожалуйста... Они догадаются, что мы с Кларинькой куда-нибудь зашли. Теперь я вспомнила, что они подумают, что мы ждем в школе.
Сколько я ни старался уговаривать Маньхен, она ни за что не соглашалась ни пустить меня по дождю, ни послать "бедную старушку".
А погода действительно разыгралась во всю свою финскую мочь; все небо заволокло черною, свинцовою тучею; удары грома катились быстрее и непосредственнее вслед за скользившими зигзагами молнии.
– Маня, сколько здесь книг!
– сказала из угла,
Маня сощурила глазки и, держа в зубках отломленный кусочек сухарика, наклонила головку вперед по голосу Клары.
– Где?
– спросила она очень внимательно и необыкновенно тихо.
– Вот целый шкаф.
Маня так и пошла к шкафу с чашкою в руках и кусочком сухарика между зубками.
– Вы любите книги?
– спросил я, подходя вслед за нею к шкафу.
– Да, я люблю, - уронила она едва слышно.
– Сколько их тут!
– удивлялась Клара.
Маня воззрилась в корешки книг, как газель в лесную чащу; сухарик так по-прежнему оставался неразгрызенный в ее зубках.
– Вы много читаете?
– спросил я Клару.
– Я? Нет; я так читаю... когда захочется; а она всегда читает.
– Маньхен!
– добавила она, - посмотри, целый Пушкин.
Маня передвинулась молча и опять стала глядеть в переплеты; я не сводил глаз с ее живых, то щурившихся, то широко раскрывающихся глаз и бледного, прозрачного личика.
Она читала названья книг с такою жадностию, как будто кушала какой-нибудь сладкий запрещенный плод, и читала не одними глазами, а всем своим существом. Это видно было по ее окаменевшим ручкам, по ее вытянутой шейке, по ее губкам, которые хотя не двигались сами, но около которых, под тонкой кожицей, что-то шевелилось, как гусеница.
Так прошло семь или восемь минут. Маня все стояла у шкафа, и червячок все ворочался около ее губок, как вдруг раздался страшный удар грома и с треском раскатился по небу. Маня слабо вскрикнула, быстро бросила на пол чашку и, забыв всякую застенчивость, сильно схватилась за мою руку.
Разлетевшаяся вдребезги чашка и зазвеневшая по полу ложечка испугали ее еще более.
– Идти! идти!
– прошептала она, схватившись в испуге за мою руку и совсем подбиваясь под мой локоть.
Я не мог понять, что значит ее идти, и старался как умел и как мог ее успокоить, но она все тревожилась, вздрагивала, зорко смотрела вперед и каждый раз крепче жалась ко мне при всяком новом ударе.
– Как жаль, что вы так боитесь грома!
– начал я, когда гроза утихла и небо стало понемножку светлеть и разъясниваться.
Маня молча взглянула на меня, потом на разбитую чашку и пролитый кофе и опять прошептала:
– Идти.
– Теперь невозможно идти.
Девушка задумалась.
– Вас, верно, напугал кто-нибудь?
– Н-нет... это так... влияние...
Все существо Мани опять разом выразило, что ей очень тяжело от этого влияния, и тоненький червячок снова забегал под кожей около ее губок.
– Идти, - заговорила она, крепко сжимая мою руку, - нужно скорее идти... идти...
Она задрожала и жалась ко мне с выражением ужаса и как будто с мольбой, чтоб я удерживал ее, чтоб не пускал ее куда-то идти.