Островитяне
Шрифт:
— Кто? — спросил Юлий.
— Не знаю, — Ольга пожала плечами. — Начальник, по фамилии Павлов.
— Как, говоришь? Павлов? — переспросила баба Катя с порога. — В руках заснул. Довели родители: во сне дрожит. Значит — Павлов. Ну, с такой фамилией кто хочешь может приехать.
— Вроде моей — редкая, — засмеялся Юлий Сидоров.
— Павлов, — повторила еще баба Катя. — А звать как? Не знаешь? Молодой-неженатый? Ничего ты не знаешь… Ну, пускай — Павлов…
Тихо было за дверью у Лидии,
Семейно было у Царапкиных в доме, уходить не хотелось.
— Сейчас чайник вскипит, — сказала баба Катя.
— Надо еще к Филаретычу заглянуть, — сказала Ольга и встала.
— И я пробегусь до Змейки, — Юлий тоже встал.
— А бегите куда хотите, — засмеялась баба Катя. — Я чай буду пить.
Но, проводив их, баба Катя перво-наперво подошла к двери, замкнутой на крючок, стукнула пальцем:
— Слышь, Лидия?
— Ну, слышу, — ответила та, помедлив.
— Умей с мужем жить, вот я что скажу…
Баба Катя подождала, но за дверью было безмолвно. Тогда она уставила стол, как на семью, налила себе в кружку и стала пить помаленьку, как купчиха — из блюдца, дуя на крепкий чай и дыша громко. День отстоишь за прилавком — тоже надо себе помочь, посидеть сидя, погреть себя изнутри, не молоденькая.
4
А Ольга к Филаретычу не попала, поскольку на крыльце, обнимая перила длинными ногами, боком сидел директор Иргушин, сзади него, в темноте, топталась в грязи Пакля, и еще тут же, у крыльца, стояла Мария, явно смущенная, и постукивала сапожком об ступеньку.
— И Люську Тагатову я тоже предупредил, — сказал Иргушин, продолжая разговор, явно неприятный Марии.
— Она теперь Балабенко, — пискнула Мария.
— Вот-вот, Балабенко, — хмыкнул Иргушин и спрыгнул навстречу Ольге. — Ты где ходишь, Миронова? Я у тебя дома сидел-сидел, на станцию сбегал — нету, жду на крыльце, как мальчик.
— Я же сказала, что, наверно, у нас, — пискнула Мария.
— Молчи, когда старшие говорят, — сказал Иргушин грозно.
Мария фыркнула. Юлий Сидоров выдвинулся из темноты следом за Ольгой, спросил:
— Как там, Арсений Георгиевич?
— Там — хорошо. А где?
— Я имею в виду: на Змейке, — объяснил Юлий. — Утром
— Замора, наверно, не будет, — сказал Иргушин. — Устье перекрыли сеткой, а то бы она еще перла, косяки подошли. Жуть на море глядеть.
— Эта мера правильная, — подтвердил Юлий солидно.
— Приятно слышать, — усмехнулся Иргушин. — А только разрешения на эту меру мы не имели, и новый рыбнадзор уже все начальство обегал и на Сахалин отправил три телеграммы, что самовольно препятствуем нересту…
— Две послал, — пискнула Мария.
— Вот-вот, две, — хмыкнул Иргушин. — Так что я, считай, с выговором, пока разберутся. А замора не будет..
— Все же взгляну, раз вышел, — сказал Юлий.
Когда грязь за ним стихла, Иргушин сказал:
— Интересуется. А удрал. Это он, между прочим, напрасно.
— Что — напрасно? — заступилась Мария. — Юлик как раз серьезно переживает.
— Так ты меня поняла? — грозно сказал Иргушин Марии. — За каждую гриву буду шкуру спускать — с тебя, с Люськи, с Симки Инютиной, всех я вас знаю. Паклю — спасибо! — не обезволосили, красотки!
— Обезволосишь ее! — фыркнула Мария обиженно. — Она кусается, как собака. Люську так цапнула в плечо! А Вовка потом говорит: «У тебя почему синяк?» А Люська говорит: «Это Пакля!» А Вовка не верит: «Какая, говорит, Пакля?!»
Иргушин захохотал, а Ольга сказала:
— Ничего не понимаю. А чего вы от нее хотели, от Пакли?
— Ха! — сказал Иргушин. — Ты разве не слышала? Они всех лошадей в подсобном на шиньоны перевели: хвосты, гривы — напрочь!
Это, между прочим, Мариина была идея. И оправдала себя блестяще, поскольку на остров дошла такая мода: шиньон. Шиньон из живых волос шестьдесят рублей — вынь да положь. Из искусственных, правда, — двадцать пять, но волос там тонкий, путанный при расчесе, дрянь, а не волос. Из хвоста, впрочем, — тоже: проволока, это пришлось сразу оставить. Хрена только успели сделать бесхвостым — как смирного мерина, в порядке опыта. Зато гривы себя оправдали. Прокипятишь в воде три часа — волос бледнеет и становится мягкий, будто свой. Крась в какой хочешь цвет — и ходи. И ни копейки. Ну, немножко лягнут, можно перестрадать.
— Твой шиньон, значит, из кого? — засмеялась Ольга.
— Из Звездочки, — сказала Мария и оживилась. — А мне идет, правда, Ольга Васильевна? Сразу такая голова!
— Гляди, как бы на танцах не заржать, — хмыкнул Иргушин.
— Это кто же додумался? — поинтересовалась Ольга.
— Ой, не помню, — пискнула Мария скромно. Убежала в дом.
Иргушин перегнулся с крыльца, крикнул в черноту:
— Эй, подруга! Не уходи далеко, скоро домой поедем!