Острые предметы
Шрифт:
– А, тоже слухи. Люди могли бы найти себе занятие интереснее.
– Вот как? А я бы этому не удивилась. Ты ведь всегда была не прочь поразвлечься.
Я встала, приготовившись уходить. Кейти проводила меня до двери, досадливо прикусив щеку.
– Кейти, спасибо, что уделила мне время. Рада была тебя видеть.
– Я тоже, Камилла. Приятно провести тебе время в Уинд-Гапе.
Когда я стала спускаться по лестнице, Кейти меня окликнула:
– Камилла! – Обернувшись, я увидела, что она стоит, повернув стопу вовнутрь, как маленькая. Я и в старших классах замечала за ней эту привычку. – Мой тебе добрый совет: возвращайся домой и помойся. От
Я последовала ее совету и поехала домой. В моем воображении один за другим мелькали образы мамы, все зловещие. «Предзнаменование». Это слово снова загорелось на мне. Я представляла Джойю, худую, косматую, с длинными ногтями, обдирающую кожу с мамы. Маму, с ее пилюлями и зельями, выстригающую мне волосы. Видела Мэриан – такую, какая она сейчас, – скелет в гробу; высохшие белокурые волосы обвязаны атласной белой лентой, как увядший букет цветов. Представляла, как мама ухаживает за этими необузданными девочками. Или, по крайней мере, пыталась ухаживать. Вряд ли Натали и Энн долго это терпели. Адора ненавидела детей, которые противились необычайно настойчивой опеке. Накрасила ли она ногти Натали, прежде чем ее задушить? Или после того, как это сделала?
«Ты с ума сошла – такое думать! Ты с ума сошла – в это не верить…»
Глава пятнадцатая
На веранде стояли три розовых велосипеда с плетеными корзинами на передних крыльях и ленточками на рулях. Заглянув в одну корзинку, я увидела большой тюбик губной помады и косяк в пакетике из-под сэндвича.
Я бесшумно проскользнула в боковую дверь и, мягко ступая, поднялась на второй этаж. Эмма с подругами была в своей комнате; девочки громко хихикали, повизгивая от восторга. Я открыла дверь без стука. Грубо, но мне невыносимо было представить, как они будут метаться, шушукаться и делать передо мной невинные лица. Подружки стояли вокруг Эммы – короткие шорты и мини-юбки, голые ножки-спички. Эмма сидела на полу и возилась с кукольным домиком, рядом тюбик суперклея, волосы собраны в некое подобие прически и обвязаны широкой голубой лентой. Я поздоровалась, девочки снова взвизгнули и заулыбались, чему-то радуясь.
– Милла, привет, – невозмутимо сказала Эмма. Пластыря на ней больше не было, но она выглядела нездоровой; было похоже, что ее лихорадит. – Мы просто играем в куклы. Ну разве не красивый у меня дом? – спросила она слащавым тоном, подражая какому-нибудь ребенку из семейного шоу пятидесятых годов.
Трудно поверить, что это та же Эмма, которая два дня назад угощала меня наркотиками, та же Эмма, которая, как говорят, подкладывает подруг под старших мальчиков, смеха ради.
– Да, Камилла, разве вам не нравится домик Эммы? – эхом отозвалась медная блондинка с хриплым голосом. Все смотрели на меня, кроме Джоудс. Она вглядывалась в кукольный дом, словно хотела уменьшиться и забраться в него.
– Эмма, тебе лучше?
– Да, намного, дорогая сестра, – хихикая, ответила она. – Тебе тоже, надеюсь.
Девочки снова затряслись от смеха. Я закрыла за собой дверь, раздраженная тем, что не понимаю, над чем они смеются.
– Возьмите с собой Джоудс! – крикнула одна из них мне вслед. Джоудс была слаба для их компании.
Я включила в ванной теплую воду, хотя было жарко – так, что даже фарфоровая ванна порозовела; раздевшись догола, я села в нее, поставив подбородок на колени, пока вода поднималась, наползая на меня. В ванной витал запах мятного мыла и сладкий душок вагины порочной женщины. Она
Я резко села и прикрыла грудь руками, плеснув воды на ее розовый льняной сарафан.
– Милая моя, где ты была? Я безумно волновалась. Я бы сама поехала тебя искать, но Эмме ночью было плохо.
– Что было с Эммой?
– Где ты была вчера ночью?
– Мама, что было с Эммой?!
Она протянула руку к моему лицу – я вздрогнула. Она нахмурилась и снова протянула руку, потрепала меня по щеке, пригладила мокрые волосы. Потом убрала руку с таким ошеломленным видом, словно удивляясь, что рука стала мокрой, и опасаясь, что от этого кожа испортится.
– Мне пришлось о ней позаботиться, – сказала она просто. Мои руки покрылись гусиной кожей. – Лапушка, ты замерзла? У тебя соски затвердели.
Она молча протянула мне стакан голубоватого молока.
«Выпью – и если мне станет плохо, то буду точно знать, что я не сошла с ума, а если нет – значит я мерзкая тварь».
Пока я пила молоко, мама что-то напевала, потом провела языком по нижней губе – похотливое, почти непристойное движение.
– В детстве ты никогда не была такой послушной, – сказала она. – Вечно упрямилась. Может быть, твоя душа надломилась. В хорошем смысле. Так, как было необходимо.
Она ушла, а я еще час сидела в ванне, ожидая, что со мной что-то случится. Заурчит в животе, закружится голова, поднимется температура. Сидела, боясь шелохнуться, как в самолете, когда мне кажется, что стоит сделать резкое движение – и мы штопором полетим вниз. Ничего не происходило.
Открыв дверь в свою комнату, я увидела на кровати Эмму.
– Какая ты развратница, – сказала она, лениво скрестив руки на груди. – Поверить не могу, что ты трахалась с детоубийцей. Ты действительно гадкая – правильно она говорит.
– Эмма, не слушай маму. Ей нельзя доверять. И не… – (Ну что, будешь все от нее глотать? Камилла, скажи ей, что думаешь.) – Не надо на меня нападать, Эмма. Мы, ближайшие родственники, слишком легко причиняем друг другу боль.
– Камилла, ну и как он в постели? Понравился тебе? – спросила она тем же делано-сладким тоном, каким говорила со мной недавно, только теперь ее невозмутимость куда-то исчезла – сестра ерзала под одеялом, взгляд слегка ошалелый, на щеках румянец.
– Эмма, я об этом говорить с тобой не хочу.
– Несколько дней назад ты была не слишком взрослой, сестра. Разве мы больше не подруги?
– Эмма, я хочу лечь.
– Что, устала после бурной ночи? Ну, погоди – дальше все будет хуже.
Она поцеловала меня в щеку, соскользнула с постели и пошла по коридору, громко клацая по полу своими большими пластиковыми сандалиями.
Через двадцать минут меня стало рвать, крутить и выворачивать наизнанку – так, что мне казалось, что желудок не выдержит и разорвется. Я села на пол возле унитаза, прислонившись к стене, в одной перекосившейся футболке. За окном щебетали синие сойки. На первом этаже мама звала Гейлу. Прошел час, а меня все рвало, зловонной зеленоватой желчью, густой, с прожилками крови.