Осужден пожизненно
Шрифт:
Глава 33
«ЗЛОДЕЙ ДОУЗ»
Мятежников с «Морского ястреба» давно считали умершими: история их отчаянной попытки к бегству почти стерлась из памяти людей. Теперь, когда их так неожиданно поймали, все принялись толковать об их необычной судьбе. По слухам, они были королями на каких-то туземных островах, возглавляли шайки свирепых пиратов, были почтенными гражданами на Яве, купцами в Сингапуре и мошенниками в Гонконге. Их приключения легли в основу многих пьес, идущих на лондонских подмостках, а некий популярный романист взялся написать книгу об их удивительных приключениях.
Говорили также, что глава заговора Джон Рекс происходит из знатной семьи и что сам сэр Джон Франклин получил даже какие-то особые сведения о нем. Но Рексу, несомненно, предстояло болтаться в петле, потому что даже самые ярые поклонники его отваги и ловкости не могли не признать, что он совершил преступление, караемое по закону смертной казнью. Разумеется, королевский обвинитель сделает все, чтобы его осудили. И без того битком набитая тюрьма Хобарт-Тауна пополнилась еще полудюжиной пожизненно осужденных, которых привезли из Порт-Артура для опознания беглецов. Среди привезенных был и «злодей Доуз».
Это известие дало свежую пищу для всякого рода слухов и домыслов. Вспомнили, что «злодей Доуз» и сам беглый каторжник, которого поймал и доставил в тюрьму лейтенант Фрер. Смертную казнь ему тогда заменили пожизненной каторгой, приняв во внимание то обстоятельство, что Доуз помог капитану Фреру построить чудесную лодку, на которой спаслись потерпевшие бедствие люди, обреченные на голодную смерть. Вспомнили также, каким угрюмым Доуз был на своем процессе, состоявшемся пять лет назад, и как он рассмеялся, когда услышал об отмене смертной казни. «Хобарт-Таун газетт» поместила краткую биографию этого страшного преступника, где рассказывалось о его участии в заговоре на борту арестантского корабля, о том, как он дважды бежал из Макуори-Харбор, как его неоднократно пороли за грубость и неповиновение властям и как теперь в Порт-Артуре его заковали в двойные кандалы после двух безуспешных попыток к бегству. Газета полагала, что если этот человек уже был осужден за грабеж на большой дороге, то было бы разумней сразу отправить его на виселицу вместе с другими подлецами, дабы они и впредь не оскверняли землю своими новыми преступлениями. «Какую пользу обществу, – патетически восклицала газета, – принес этот негодяй за последние одиннадцать лет?» И все, конечно, согласились с тем, что пользы от него не было ни малейшей.
Мисс Сильвии Викерс тоже была уделена доля общественного внимания. Ее романтическое спасение, героем которого являлся отважный Фрер, который вскоре, по старинному обычаю, получит ее руку в награду за свою преданность, принесло ей славу, почти не уступающую дурной славе преступника Доуза и его сообщника, мошенника Джона Рекса. Говорили также, что Сильвия должна будет дать показания на суде вместе со своим женихом как единственные оставшиеся в живых свидетели захвата «Морского ястреба». Говорили также, что ее будущий муж решительно возражает, чтобы она выступала свидетельницей на суде, ибо (новая романтическая подробность!) перенесенные страдания вызвали у нее сильное расстройство памяти, и о тех событиях прошлого у нее сохранились лишь самые туманные воспоминания.
В результате всех этих слухов зал суда в день разбирательства дела был переполнен; по мере выяснения новых подробностей истории двойного побега возбуждение публики росло. Оно достигло своего апогея, когда в зал ввели четырех арестантов, закованных в тяжелые кандалы. Даже для жителей Хобарта, города каторжан, это явилось сенсацией: тут же стали заключаться пари, какую линию защиты изберут обвиняемые. Сначала думали, что они отдадут себя на милость суда и постараются снискать симпатию публики самой необычностью своих историй. Но поведение главного обвиняемого, Джона Рекса, вскоре опровергло это предположение. Его спокойный и в то же время вызывающий тон показывал, что он либо готов примириться с судьбой, либо намерен бросить в лицо обвинителям такой довод, который, несомненно, избавит его от высшей меры наказания. Услышав чтение обвинительного акта, где говорилось, что ему вменяется в вину «пиратский способ захвата брига «Морской ястреб», он лишь слегка усмехнулся.
Эта усмешка оскорбила религиозные чувства мистера Микина, входившего в состав суда.
– У него вид настоящего зверя, – сказал Микин Сильвии, вернувшись в перерыве между допросом свидетелей в маленькую комнату, где Сильвия с отцом ожидали вызова в зал. – Он смотрит на всех словно тигр.
– Несчастный человек! – ответила Сильвия, содрогнувшись.
– Несчастный? Милая барышня, уж не жалеете ли вы его?
– Да, жалею, – ответила Сильвия, сжав руки, точно от боли. – Я их всех жалею, бедняг.
– Очаровательная чувствительность! – сказал Микин, бросив взгляд на Викерса. – Сердце истинной женщины, дорогой майор.
Майор нетерпеливо постукивал пальцами – его раздражала пустая болтовня, особенно сейчас, когда Сильвия была в таком нервном состоянии.
– Поди сюда, малышка, – сказал он, – и загляни в эту дверь. Отсюда ты всех их увидишь, и если никого из них не узнаешь, то нет смысла появляться тебе в свидетельской ложе. Конечно, если будет нужно, тогда ты пойдешь.
Скамья подсудимых помещалась на возвышении как раз против двери комнатки, где находились отец с дочерью, и над головами сидящих в зале маячили четыре человека в оковах – позади каждого стоял вооруженный солдат. Девушка никогда раньше не присутствовала на церемонии судебного разбирательства, где подсудимому грозил смертный приговор, и молчаливая торжественность старинного ритуала произвела на нее незабываемое впечатление, как и на всякого, кто увидел бы это впервые. Атмосфера в зале была гнетуще-тяжелой… Зловеще позвякивали цепи арестованных. Грозная сила судьи, тюремщиков, солдат и констеблей, действующих сообща, чтобы покарать этих четырех человек, казалась жестоко-неумолимой. Знакомые лица сидящих в зале представлялись ей искаженными в злобе. Даже лицо ее нареченного, напряженно следившего за показаниями свидетелей, казалось ей зверским и кровожадным. Ее взгляд, поспешно следуя за указательным пальцем отца, обратился к скамье подсудимых. Двое из обвиняемых смотрели в зал с угрюмым равнодушием; третий нервно жевал какую-то веточку или соломинку, и рука его беспокойно цеплялась за перила; четвертый, нахмурясь, не отрывал глаз от свидетельской ложи, которая ей не была видна. Лица этих четырех были ей незнакомы.
– Нет, папа, – сказала она, вздохнув с облегчением, – я никого из них не знаю.
В этот момент со свидетельского места раздался чей-то голос, услышав его, она вдруг побледнела и остановилась у двери. Суд, по-видимому, тоже заволновался, по залу пробежал шепот, и кто-то властно крикнул: «Тише!».
Всем известный преступник Руфус Доуз, отчаянный головорез из Порт-Артура, «дикий зверь», которого газета считала недостойным жизни на земле, только что вошел в свидетельскую ложу. Это был тридцатилетний человек в расцвете сил, прямой, могучий торс которого не могла скрыть тесная желтая куртка, человек с сильными, загорелыми, нервными руками, с горящими черными глазами, жадно устремленными на судей.
Даже тяжесть двойных кандалов, свисающих с ремня, охватывавшего его мощные бедра, не нарушала стройности его фигуры, свидетельствующей о прекрасно развитой мускулатуре. Обращенные к нему хмурые лица, очевидно, не внушали ему уважения, ибо он ни на йоту не смягчил резкого и презрительного тона, каким он произнес свое имя:
– Руфус Доуз, арестант.
– Уйдем отсюда, деточка, – сказал Викерс, встревоженно увидев, как побледнела дочь, как загорелись се глаза;
– Погоди, – нетерпеливо сказала она, прислушиваясь к голосу невидимого ей человека. – Руфус Доуз! О, я где-то слышала это имя.
– Вы арестант из каторжного селения в Порт-Артуре?
– Да.
– Осуждены пожизненно?
– Пожизненно.
Сильвия повернулась к отцу. В глазах ее застыл немой вопрос.
– О, папа! Кто это? Я знаю это имя! Я знаю этот голос!
– Это человек, что был с тобой в лодке; дорогая, – мрачно ответил Викерс. – Каторжник.
Яркий огонек погас в ее глазах, и в них появилось выражение разочарования и боли. – А я думала, что это хороший человек, – проговорила она, стоя в дверях. – Голос у него добрый…