Освальд Бэстейбл и другие

Несбит Эдит

Еще никогда в жизни я не чувствовал себя так кошмарно. Рабочий лежал, не шевелясь, вокруг него столпились люди. Нам с Дикки было плохо видно из-за чужих спин, но мастер – тот, что дал Освальду петли – сказал:

– Лучше позвать врача.

До рабочих часто не сразу доходит, что от них требуется, и, прежде чем другие сообразили, что делать, Освальд крикнул:

– Я позову! – и полетел, как стрела, выпущенная из лука, а с ним и Дикки.

Доктор был дома и немедленно явился на зов. Освальду и Дикки велели уйти, но они не смогли заставить себя послушаться,

хоть и знали, что колокольчик, должно быть, уже много раз напрасно звал их к обеду и теперь звенел от ярости. Они прятались за углом теплицы, пока доктор не сказал, что у рабочего сломана рука, а в остальном он в порядке. Когда беднягу отправили домой в кэбе, Освальд и Дикки уговорили своего друга-кэбмена позволить им поехать на козлах. Таким образом они выяснили, где живет пострадавший, и увидели, как его приветствует бедная жена.

– Боже милостивый, Густ, теперь-то что стряслось? – только и сказала она. – Вечно ты влипаешь в разные истории!

Но мы видели, что ее любящее сердце полно сострадания.

Когда она впустила мужа и закрыла дверь, мы ушли. Несчастному страдальцу (его звали Огастес Виктор Планкетт), повезло жить в комнате над конюшней.

Впоследствии Ноэль написал такую поэму:

– Пусть муза поэзии расскажет, а ты послушайО человеке, который любит конюшни.Только такое скромное жилище ему по средствам,А кэбмен, что его подвез, живет по соседству.Когда беднягу привезли домой,Жена его в слезах сказала: «Бог мой!»

И так далее, и так далее. Поэма растянулась на двести двадцать четыре строчки, и напечатать ее не удалось, потому что печатному станку не хватило шрифта.

По пути от конюшен домой мы увидели козла. Я дал ему немного кокосового мороженого, которое ему ужасно понравилось. Козел – черно-белый, с рогами и бородой – был привязан к кольцу в стене; заметив, как мы рассматриваем животное, хозяин предложил задешево его купить. Мы спросили, сколько он хочет за своего козла – спросили из вежливости, а не потому, что у нас были деньги, если не считать двух с половиной пенсов Дикки.

– Семь и шестипенсовик, – ответил этот человек. – Дешевле не бывает, так что вы не прогадаете, юные джентльмены. И ей-же-ей, он стоит таких денег.

Освальд сделал мысленные подсчеты и понял, что за козла просят один фунт, два шиллинга и шесть пенсов. Осталось только уйти – с грустью, потому что мне очень хотелось иметь козла.

Мы еще никогда так сильно не опаздывали к обеду, и мисс Блейк не оставила нам пудинга, но Освальда подбадривали мысли о козле. Вот только Дикки, казалось, не могли подбодрить никакие прекрасные мысли, и он был таким унылым, что Дора сказала:

– Надеюсь только, что у него не корь.

Мы отправились спать, и Дикки все перебирал запонки, старые пуговицы и прочее барахло в бархатной коробочке, пока Освальд не лег.

– Послушай, Освальд, – сказал тогда Дикки, – я чувствую себя чуть ли не убийцей. Я уверен: все случилось потому, что мы передвигали лестницу. А теперь человек прикован к постели, а ведь у него жена и дети.

Освальд сел в постели.

– Ты прав, старина, – ласково откликнулся он. – Это ты двигал лестницу и, конечно, неправильно приставил ее обратно. Но ведь тот парень не погиб.

– Мы не должны были ее трогать, – убивался Дикки. – Или должны были сказать, что мы ее трогали. А вдруг у него начнется заражение крови, или воспаление, или еще что-нибудь ужасное? Я не смогу жить с таким грузом на совести.

Освальд еще никогда не видел Дикки таким расстроенным. Как правило, тот ко всему относился очень легко.

– Ну что толку теперь психовать, – сказал Освальд. – Лучше раздевайся и ложись. Утром мы к нему заглянем и оставим открытки с любезными расспросами о самочувствии.

Этим шутливым замечанием Освальд хотел лишь отвлечь своего грешного брата от угрызений совести, отравляющих его молодую жизнь – угрызений, которые, скорее всего, помешали бы Дикки заснуть и заставили ерзать не меньше часа, не давая уснуть и Освальду.

Но Дикки повел себя вовсе не так, как ожидалось. Он сказал:

– Заткнись, Освальд, скотина! – лег на кровать и зарыдал.

Освальд ответил:

– Сам скотина! – Потому что так полагалось отвечать.

Но он не рассердился, а только пожалел, что глупый Дикки неправильно его понял.

Освальд встал с постели, тихонько зашел в комнату девочек, которая находилась рядом с нашей, и сказал:

– Послушайте, загляните к нам на минутку. Дикки воет так, что вот-вот рухнет дом. Думаю, ему лучше всего поможет совет старейшин.

– Что случилось? – спросила Дора, надевая халат.

– Ничего, просто он – убийца. Заходите, только без шума. Не споткнитесь о коврик и о наши ботинки у двери.

Когда сестры пришли, Освальд сказал:

– Эй, Дикки, старина, здесь девочки, и мы сейчас все обсудим.

Девочки хотели поцеловать Дикки, но он не давался, только молча дергал плечами. Но, когда Элис взяла его за руку, приглушенным голосом сказал:

– Расскажи им, Освальд.

Вы, наверное, заметили, что когда Освальд и Дикки были наедине, справедливый старший брат обвинял такого достойного человека, как Дикки, в том, что тот поднимался на крышу пекарни за своим противным мячом, на который Освальду было наплевать. Кроме того, Освальд прекрасно знал, что мяча там нет. Но теперь, перед другими, Освальд, конечно, сказал:

– Видите ли, мы передвинули лестницу рабочих, пока они обедали. И вы знаете, что с лестницы упал человек. Мы ездили с ним в кэбе, а там был козел… Ну, Дикки только о том и думает, и мы виноваты, что парень упал, потому что не смогли поставить лестницу обратно так, как она стояла раньше. И Дикки считает, что если у рабочего начнется заражение крови, мы будем все равно что убийцы.

Дикки выпрямился, сел, шмыгнул носом, высморкался и сказал:

– Это я придумал передвинуть лестницу, а Освальд только помог.