Освобождённый
Шрифт:
Чижиков оставил в покое Таню и снова вошёл в дом. Стены изнутри были тоже обрисованы свастикой. В углу комнаты, которая, скорее всего, когда-то служила спальной, лежала разорванная газета с латинскими литерами. Чижиков учил в школе английский, но тут разобрал, почувствовал нутром, что газета напечатана на немецком. Под окном комнаты – пепел от истлевшего костра, рядом – несгоревшие корешки книг. Чижиков ловко выпрыгнул в проём окна, не прикасаясь ни к чему руками, прочитал название «Они сражались за Родину».
«Что за чертовщина? Ребус какой-то, – подумал он. – Вроде, ехали сюда, всё было в целом понятно. Но Нилова собака
Не дождавшись окончания работы экспертов, Чижиков спустился вниз к улице Тургенева. По ней мог проходить потенциальный убийца. Или тот, кто убийцу знает. Но качественный фоторобот с ребёнком не составишь. Надо подключать участкового Смирнова, он всю местную шантрапу должен знать в лицо. Да и этой свастикой заодно пусть всерьёз займётся. Совсем вверенной территорией перестал интересоваться.
Приехав в горотдел, Чижиков первым делом заглянул в кабинет к командиру службы участковых. Попросил, чтобы Смирнов по приезду срочно зашёл по очень важному делу. Затем устало поднялся в приёмную. Секретарша привычно подскочила, Чижиков махнул рукой, чтобы села на место.
– Разрешите доложить? – спросил, приоткрыв дверь руководителя.
– А, Чижиков, заходи! Заждался тебя, – пригласил к столу начальник. – Сразу информирую – на ножичке обнаружена кровь всех трёх жертв. Будем считать, что судьба нам просто подбросила подарок. Но есть и другой нюанс. Пальчиков Нилова на ноже нет. И вообще Нилов его, по всей вероятности, в руки не брал. Такой расклад.
– У меня картина та же, – пробурчал уставший от палящей жары Чижиков. – Бобик сдулся. Кинолог сказал, что Нилова на месте обнаружения вещдока не было.
– Ну, это и ежу теперь понятно. Что ещё нашли?
– Эх, товарищ командир, мне бы мозги этого ежа, которому всё понятно, – Чижиков подробно изложил начальнику всё, что видел в Княгиневке, и суть своих соображений по дальнейшим действиям.
– Свастика? Цыган, говоришь? Смирнов? Брать надо этого цыгана, незамедлительно. Понимаю, что у нас все уже на ногах не стоят, но других вариантов не вижу, как говорится, в ружьё, – поднял брови начальник.
– А что с этим Ниловым делать?
– А что с ним делать? Задерживать. Будем разбираться. В Жданове у бабки его нет, местные телеграфировали. И отца там тоже нет. Попытались у его брата, Андрея Нилова, кажись, расспросить, кто у них в Вольном ещё из родных остался, так пацан, как сумасшедший, несёт какую-то околесицу про какую-то воду, в которой он тонет, слюной брызгает, задыхается, руками во все стороны машет. Надо психиатру парня показать, или придуривается, что-то знает, но включил дурака, или действительно от всего пережитого двинулся малость. И инспекция по несовершеннолетним пусть вопрос не запускает, ищет батю Андрея. Не сиротать же пацану в детдоме.
На ровных изгибах белоснежного подвесного потолка в спальной комнате деловито хозяйничал беспечный паук. Раньше Ирина никогда его не замечала, а сегодня утром неожиданно обнаружила, поймав себя на мысли, что самоуверенные движения этого непрошенного хозяина чертовски её раздражают. Хотела встать, но боковым зрением увидела, что за её нагим телом пристально наблюдает лежащий рядом Максим.
Вчера вечером всё произошло так стремительно, что Ирина не успела даже бегло осознать случившееся. Эта злосчастная бутылка вина, окончательно размывшая остатки воли и самоконтроля… Этот безумный напор Максима… И вот теперь он рядом, смотрит на неё мечтательным поедающим взглядом, а там, наверху, паук, и чтобы сбросить его с потолка, необходимо встать во весь рост и бесстыдно вытянуться, попав в пробуждающийся поток дневного света.
Ирину угнетали мысли: что это было – зачерствевшее многолетнее желание близости, или всё-таки минутная слабость, вызревшая на дрожжах излишне выпитого алкоголя? Кто он, этот Максим Гущин, – случайный пассажир, на неизвестном полустанке забежавший в вагон её размеренной, как стук колёс, жизни, или новый хозяин уставшего от одиночества сердца? Ирина перебирала в сознании всевозможные варианты развития этих внезапно вспыхнувших отношений, но ни один из них не вписывался в логику её насущной реальности. Посмотрев в глаза Максима, Ирина, похоже, увидела то же самое внутреннее смятение, которое одолевало и её.
– Доброе утро, Максим! Мне кажется, мы попали в цугцванг. Так ведь называется эта позиция в шахматах, – размеренно, словно читая урок, произнесла Ирина.
– Что-то было не так? – смущённо спросил Максим.
– Ты имеешь в виду нашу молниеносную связь? – заметила эту неловкость Ирина. – Нет, в этом плане тебе не о чем беспокоиться. Всё было великолепно. И меня это нисколько не беспокоит, скорее, наоборот, радует. Я о другом. О том, что нам и быть вместе нельзя, но и порознь будет плохо. Что нам прятаться бессмысленно, но и быть у всех на виду глупо и в некотором смысле небезопасно. Людская молва – она ведь как зарождающаяся стихия, превращающая, казалось бы, внешне невинную коллективную энергию в шторм и ураган. Какой бы шаг мы не предприняли, он всё равно будет неудачным, плохим для обоих.
– Почему ты так решила?
– Не знаю. Опыт подсказывает. Кто-то из нас явно сошёл с ума. Либо юный кавалер, падший до отношений с женщиной возраста его матери, либо старая дама, нагло и остервенело совратившая кавалера…
– Почему же совратила, я первый начал. А моя мать, между прочим, старше тебя на пять лет, – недовольно проворчал Максим.
– Пять лет…Много это или мало? Через пять лет я буду такой, как твоя мама, неинтересной, постаревшей, немного поглупевшей и постоянно ворчащей из-за бытовых проблем, которые, как правило, в семье разрешает женщина. А ты останешься примерно таким же, тридцатитрёхлетним Ильёй Муромцем возраста Иисуса Христа, то есть одновременно и сильным и умным, ещё и мечтающим о своих детях, которых я в силу вполне объяснимых причин дать тебе не смогу…
– Ира, ты знаешь, я совершенно не думаю о детях. И никогда о них не думал. Не восприми меня как назойливого нарцисса, но это так. Иногда мне кажется, что…
– …что ты искал меня всю жизнь? – лёгким вздохом перебила Максима Ирина.
– Почти угадала…
– Да, так бывает. Просто в нашей жизни либо я родилась слишком рано, либо ты слишком поздно, чтобы, не обращая внимания на злоязычных коллег и соседей, ревнивых родственников и друзей, на разность физиологий и, в конце концов, на вечно вмешивающийся в отношения бытовой вопрос, мы могли быть вместе, любить друга, строить планы и верить в нескончаемое счастье.