От Анны де Боже до Мари Туше
Шрифт:
Однако 15 августа он вдруг понял, что ему не хватает Марии. Почувствовав переполнявшее его «мучительное желание любить свою даму», он распрощался с Венецией и направился во Францию.
В конце сентября он был в Лионе, где его ждала Екатерина Медичи. Король хотел было тут же продолжить путь в Париж, лететь к своей Марии, поскорее начать процедуру развода и подготовить свадьбу, но протестантский Юг поднял мятеж, и королева-мать посоветовала ему задержаться на некоторое время в Лионе.
Генрих III послушал ее, хотя и огорчился, и возвратился в свои покои, чтобы написать той, кого уже считал своей «супругой», страстное письмо, так ею никогда
Получив письмо с этой печальной новостью, Екатерина Медичи целый день не могла придумать, как сообщить ее Генриху.
В конце концов она сунула письмо среди других государственных бумаг, которые король должен был просмотреть на следующее утро; именно там, между двумя четами из посольства, несчастный и обнаружил эти несколько слов, изменивших его судьбу.
Прочтя письмо, Генрих упал, потеряв сознание. Екатерина стояла наготове под дверью. Она приказала отнести сына в свою комнату, где он пролежал несколько дней в состоянии прострации, с глазами, устремленными в одну точку, так что окружающие стали опасаться его разум. Он отказывался принимать пищу и время времени выходил из оцепенения, но только для того, чтобы зайтись в судорожных рыданиях. В такие минуты стоны были похожи на хрипы, и королева-мать чувствовала страх… Невероятно суеверная, она вообразила, что сын стал жертвой какого-то колдовства и что, как и другие ее дети, он скоро умрет.
— Не носил ли он на себе какой-нибудь предмет, который мог принадлежать принцессе? — спросила она Сувре.
— Как же, — ответил камергер, — я видел у него шее крест, а в ушах серьги, которые она ему подарила.
— Хорошо! Сделайте так, чтобы он больше не носил это.
У Генриха забрали украшения. Однако бедняга, которого горе, похоже, сломило раз и навсегда, продолжал лить слезы, а вместе с ними стал проявлять какой извращенный вкус.
«Восемь дней он то кричал на крик, то вздыхал, — рассказывает Пьер Матье, — потом начал появляться на людях, увешанный знаками и предметами, напомиющими о смерти. К лентам башмаков он прикрепил маленькие изображения голов мертвецов. Такие же головки болтались на концах шнурков, и так как ему дальше нравилось поддерживать себя в этом странном стоянии и упиваться своей бедой, он заказал Совари множество украшений с той же символикой на более чем шесть тысяч экю».
Прошли месяцы, и Генрих III как будто позабыл о своем горе. Он устраивал празднества, придумывал новые фигуры в танцах, забавлялся тем, что носился не узнанным по Парижу, переодеваясь то в одно, то в другое платье, и окружал себя шумными и сомнительными молодыми людьми. Всем казалось, что он выздоровел, тогда как выбитый горем из колеи, он с каким-то прямо кощунственным остервенением старался растратить свою жизнь.
Ничто не имело для него значения. Предоставив Екатерине Медичи заправлять государственными делами, король занялся вырезыванием силуэтов из бумаги и нашиванием жемчуга на куски ткани. Он шил платья для своей сестры Маргариты, одевал девиц из летучего эскадрона, иногда вышивал…
Видя все это, королева-мать решила поскорее женить сына, полагая, что женщина в постели, возможно, пробудит в нем потребность в более мужских занятиях.
Королю предлагалось в жены много принцесс, но он, насмехаясь, всех отвергал. Тогда Екатерина рассердилась и сказала, что монарх должен жениться, чтобы иметь наследников.
— Позвольте мне самому выбрать, — ответил Генрих.
И он указал на Луизу де Водемон, дочь одного из младших Лотарингцев. Генрих познакомился с ней перед отъездом в Польшу.
Екатерина была немного разочарована. Она мечтала о более благородной жене для сына, которого с нежностью называла «мои очи».
Но она смирилась, и специальная делегация немедленно отправилась в Нанси просить у принца Водемона руки его дочери. Принц был вне себя от счастья, сразу дал согласие и послал жену, Екатерину д'Омаль, сообщить об этом дочери.
Девушка еще спала. Увидев мачеху (Екатерина была второй женой Водемона), она очень удивилась, но, как сообщает Антуан Мале, «удивление ее возросло еще больше, когда мачеха трижды присела перед ней в глубоком реверансе, прежде чем обратиться и приветствовать ее как королеву Франции; девушка подумала, что это шутка, и извинилась за то, что так поздно лежит в постели, но тут в комнату вошел отец и, сев у кровати дочери, сообщил, что король Франции желает взять ее в жены»… <Антуан Мале. Экономика духовной и светской жизни знатных и великих людей мира, составленная на примере жизни Луизы Лотарингской, королевы Франции и Польши, 1650.>
Бракосочетание состоялось 15 февраля 1575 года в кафедральном соборе в Реймсе, где Генрих III был коронован за два дня до этого.
Во время церемонии венчания, которое навсегда связывало его с белокурой красавицей из Лотарингского дома, молодой суверен удивил всех странными вопросами. Здесь что, свадьба? Здесь что, танцульки? Не для развлечения ли его фаворитов устроен весь этот спектакль? Над этим можно было сколько угодно ломать голову. А между тем накануне король был занят тем, что сам шил платье для своей невесты, и за два часа до свадебной мессы именно он взялся завивать локоны Луизы с помощью раскаленных щипцов…
Производя впечатление человека, совершенно не сознающего, что вокруг происходит, он в течение всей мессы странно улыбался, точно «актер в каком-нибудь фарсе»… Через два дня после свадьбы он позволил себе в отношении жены шутку, которая всех возмутила: желая выдать замуж свою экс-фаворитку Рене де Рие, он предложил ее руку Франциску Люксембургскому, который некогда ухаживал за Луизой, и сказал ему:
— Мой кузен, я женился на вашей любовнице; мне хотелось бы, чтобы в обмен на это вы женились на моей.
Несколько озадаченный, Франциск Люксембургский попросил дать ему подумать, но Генрих III так настаивал, что несчастный, перепугавшись, поторопился скрыться в своих владениях.
Все говорило о том, что брак короля был просто маскировкой. Воспоминания о Марии Клевской вызывали у него неприязнь ко всем женщинам, и потому «половая жизнь перестала его интересовать». Теперь он подчеркнуто искал себе иных развлечений.
Вот тогда-то фавориты, которыми он так любил себя окружать, и заняли в его жизни небывало значительное место.
* * *
Все, как один, красавцы, капризные, возбудимые, неглупые, но поверхностные, злые, они кичились своей постыдной роскошью, наряжались, подобно молодым женщинам, и расхаживали по улицам, демонстративно вихляя задом, чем вызывали отвращение у добропорядочных граждан, которым никогда и в голову не могло прийти, что мужчина может похваляться именно этой частью тела.
— Нет, вы только посмотрите на них, на этих милашек, — восклицал простой народ с презрением.
Это прозвище так за ними и осталось.