От деревеньки Мосеево до Москвы. Воспоминания и размышлизмы
Шрифт:
В деревню вошли немцы. Окружили окраинную избу, подозревая там нахождение наших солдат. Обстреляли. Из избы с поднятыми руками выходит живущий в ней дед, за его спиной прячется его бабка (несколько дней затем они жили у нас, их избу немцы сочли стратегическим пунктом). Немец моей бабке: «Матка – млеко, матка – яйки». Бабка отрицает наличие этих деликатесов. Немец с фонариком лезет в подпол, все находит, замахивается на бабку автоматом. Немцы из автомата стреляют кур. Уцелевшие куры забиваются под амбар, в эту щель взрослый человек пролезть не может, но немцы лежа расстреливают и этих беглянок. Немцы варят всех кур сразу в одном огромном котле, едва пролезающем в
У нас в избе квартируют два немца, мы ютимся на кухне и за печкой. Бабка истопила вспомогательную печку (была и такая кроме основной), закрыла трубу. Немцу показалось мало натоплено, и он подбрасывает в печку два полена. Бабка возмущенно вытаскивает их обратно, пытаясь объяснить немцу – так нельзя, угоришь. Немец бьет бабку поленом по голове, бабка падает. Дед идет к немецкому начальству, и в результате, к удивлению деда, этого немца отсылают на передовую.
Нам поселяют двух других немцев, лейтенантов. Эти довольно вежливы – и офицеры, и передовая уже далеко. Угощают нас с Люсей шоколадом. Трехлетняя Люся качается на спинке кровати и поет услышанное от немцев: «Сталину капут, Сталину капут». Немцы хохочут, бабка разъяренной тигрицей подскакивает и хорошим шлепком отправляет Люсю на кровать. Люся ревет, немец грозит бабке пальцем.
Немцы отмечают рождество. Елка, елочные игрушки, специально присланные им из Германии (потом мы сами много лет украшали ими елку). Немцы подзывают деда, наливают маленькую немецкую рюмку. Дальше точно по Шолохову (есть у него такой эпизод). Дед от рюмки отказывается, немцы насупливаются, но дед приносит граненый стакан. Немцы наливают немного, дед показывает – полный. Немцы наливают полный и с любопытством смотрят. Дед выпивает, крякает и уходит на кухню.
Вечер, немцы сидят за столом, елка еще стоит, в окно раздается стук, команда, и немцев как ветром сдувает. Это идет наше московское контрнаступление. Немцы под угрозой автомата (сам видел) успевают прихватить деда с лошадью, чтобы вез их (немецкая техника стояла – не было бензина). Дед возвращается через неделю, без лошади, без кнута и без шапки. Наш НКВД (или СмерШ) его забирает и отправляет в Калинин. Дед возвращается через два месяца, без дальнейших последствий.
Немцы только что удрали, прошли и наши лыжники в белых маскхалатах (бабка причитала «Милые!» и совала им горбушки хлеба). В ночи зловещее пламя по всему горизонту. Нашу деревню не сожгли, потому что она глухая, от станции далеко и немцы не могли подвезти бензин, да и некогда им было. Бабка тревожно мечется из избы на улицу и обратно, и снова на улицу. Я за ней, хватаю за юбку и причитаю: «Бабушка, не ходи!». Утром все население деревни бросилось грабить четыре оставленные немцами машины. В них много было добра, награбленного немцами. Я обхожу избу, ощупываю каждый уголок и гвоздик с радостным ощущением – теперь снова все мое.
Наше контрнаступление остановилось перед ржевско-вяземским выступом немцев. Ржев от нас в 40 километрах, так что мы оказались даже не во фронтовой, а в армейской военной полосе (21 армия Конева). Так фронт стоял до 1943 года, и за это время наша деревня понесла еще большие потери. Немецкие самолеты налетали почти ежедневно, поскольку в деревне было много красноармейцев.
Бомба попадает в соседский дом Воробьевых. За самоваром сидели Воробьевы дед с бабкой и 4 стоящих у них красноармейца. Угол дома разворочен, одного красноармейца убило, другого ранило, а деду осколок только продырявил рукав шубы.
Мы с бабкой в избе. Раздается знакомый противный визг бомбы. Бабка падает на меня и прижимает к полу. Бомба разрывается метрах в десяти от окна, но плохих последствий нет, бомба была мала. Воронка диаметром метра 3 долго остается.
Бомба попала в дом наших родственников Константиновых. Утром дед идет туда, я увязываюсь за ним. Улицы в северных деревнях широкие, на улице снежная целина. Идем, налетает немецкий самолет. Дед валит меня в снег и придавливает собой, я пищу: «Дедушка, ты что?». Пулеметная очередь проходит в двух метрах от нас. Самолет летел низко, и немец явно видел, что это не военный объект, а дед с ребенком. Терроризировали, нагнетали страх. Немец развернулся и еще очередь дал, но тоже не попал.
(С полуюмором можно констатировать: я тоже внёс маленький вклад в победу, поскольку немцы израсходовали на меня несколько десятков патронов).
Подошли к дому Константиновых. Дом разметан по бревнышку, двор весь покосился. Пробрались на двор. Сидит на земле мертвая замерзшая тетка Дарья, черные волосы закрывают лицо. Дед откинул волосы, а у нее передней половины черепа нет – срезало осколком. Эта картина мне долго снилась. Покалеченных ребят Виктора и Веру уже увезли.
Красноармеец целится из винтовки в скворца, поющего на тополе. Я с содроганием сердца наблюдаю. Меткий выстрел, скворец падает к ногам солдата. Откуда ни возьмись – офицер, делает резкий выговор солдату и бьет его мертвым скворцом по морде.
У нас в избе, в частности, стоял башкир Шарифов, детдомовец, хороший парень. Привязался душевно к бабке, и бабка к нему привязалась. Ушел дальше, несколько писем написал в солдатских треугольниках, обещал обязательно заехать, а потом письма прекратились. Где ты сложил голову, башкир Шарифов?
9 мая 1945 года. Солнечный майский день. Я иду в школу, навстречу возвращаются другие ребята – победа, занятий сегодня нет! Устраиваемся на пруду ловить лягушек (просто так – поймаешь, посмотришь и отпустишь). Все вымокли, пришли домой – никакой ругани, у всех взрослых просветленные лица.
Так кончилась война, хотя ее последствия проявлялись очень долго, и об этом тоже нужно сказать.
Мылись первые годы в печке. Немцы все бани разобрали, то-ли для каких-то нужд, то-ли опасаясь партизан (бани в целях пожарной безопасности строились на большом расстоянии от домов). В натопленную печку бабка ставит ведро с горячей и ведро с холодной водой, на под стелет солому. Берешь мыло и мочалку и лезешь в печку, за тобой закрывают заслонку. Темно и жарко, голову поднять нельзя. Мне нравится, а маленькая Люся боится темноты и плачет. Интересно, что дед и бабка тоже умудрялись размещаться в печке. Это зимой, а летом я бегаю на речку моего детства. Речка называется Тьма, впадает в Тверцу, а та в Волгу.
Дед и бабка работают в колхозе. На трудодни почти ничего не дают.
Военная разруха. Из многих лошадей осталась только одна Майка, моя подруга. Пашут на коровах.
После пахоты – боронование. Четыре бабы, моя бабка в том числе, тянут борону.
Дед для вспашки личного огорода запряг нашу корову Райку. Я веду ее по борозде в поводу, Райка под кнутом напрягается, у меня от жалости катятся слезы из глаз.
Но постепенно пошло веселее. Реанимировали МТС (машинно-тракторную станцию). И лошади от Майки другие стали появляться, к тому же завели кастрированных быков. В колхозе стали дела налаживаться.