От каждого – по таланту, каждому – по судьбе
Шрифт:
Да, З. Гиппиус поставила точный диагноз: начало века оказалось временем «первоначального накопления зла». А такое общество ничего хорошего впереди ждать не могло.
Есть еще один разворот занимающей нас темы.
Первый наш правозащитник, великий русский писатель В. Короленко, сказал: «…каждого писателя у врат рая обязательно спросят: сколько лет ты отсидел за правду?» Главное в этом пассаже – сама постановка вопроса, она чисто русская. Сидеть за правду – это русская судьба. И в этом смысле цепь, связующая людские судьбы, во все времена переменчивой истории была прочной. На самом деле, крепость А. Радищева и Н. Новикова, ссылки А. Пушкина и М. Лермонтова, солдатчина П. Чаадаева и Т. Шевченко, каторга Ф. Достоевского, расстрел Н. Гумилева и еще многих других (о концлагерях советского времени вообще говорить не будем, через них прошли сотни русских литераторов), все это как бы эмпирически подтверждает правоту В. Короленко.
«Правда выше России», – сказал Ф. Достоевский. И каждый деятель русской культуры своею жизнью доказал справедливость этой простой формулы.
Главная «правда» Л. Толстого – его «уход», В. Маяковского и А. Фадеева – пуля, М. Цветаевой – петля * . И даже у тех, кто прожил внешне вполне благополучную жизнь, была своя «правда», своя судьба. Более приближенные к нам поколения – это советские писатели. Их судьбы как бы обобщают три возможных варианта контактов с властью: изначальная лояльность (А. Блок, В. Маяковский, Ю. Тынянов, О. Форш и др.), капитуляция перед силой (М. Горький, А. Толстой, Ю. Олеша и многие, многие другие) * *, непримиримая оппозиция (В. Короленко, А. Солженицын). Для поэта приемлема любая из этих судеб. Главное, чтобы она была. А. Ахматова как-то заметила об одном пишущем: «…какой же он поэт – без судьбы»? И была права.
* Марина Цветаева незадолго перед возвращением в СССР написала, что непосредственное соприкосновение с советской действительностью ни для кого добром не закончилось. Все за это заплатили: «Гумилев – жизнью, Есенин – жизнью, Кузмин, Ахматова, я – пожизненным заключением в самих себе».
** А. Белинков в 1997 г. выпустил книгу под уничижительным названием «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша». Имя писателя выбрано не случайно, ибо «автор делает акцент на том, что Олеша – один из рядовых участников в повальном процессе оскудения советской литературы». А. Белинков свою позицию обозначил так: «Я написал книгу, в которой пытался рассказать о том, что советская власть может растоптать почти все, и делает это особенно хорошо, когда ей не оказывают сопротивления». И далее: «Я не люблю своего героя, потому что он не был третьей силой». За свою «правду» (не об Ю. Олеше, само собой) А. Белинков расплатился 13 годами лагеря. Вернувшись домой, он задумал своеобразную трилогию о наиболее характерных художниках слова каждого из трех уже отмеченных нами типов. Успел он осуществить только треть намеченного.
Но и в книге об Олеше он-таки сказал еще об одной грани своей позиции: нельзя писать историю советской литературы, сострадая и оправдывая. Это – вариант попустительства, а не гуманности. Писать о таких, как Олеша, надо так, чтобы были ясны и мотивы их деяний, и подоплека их страха, и изнанка их предательства. Гений и злодейство, как показала реальная история, очень даже совместимы, как совместимы гений и малодушие, гений и трусость. Понятия эти лежат в разных плоскостях и, следовательно, есть линии их пересечения. Иначе, кстати, и быть не может, ибо злодейство и все прочие прелести всегда порождаются страхом за свой гений.
Мысль эта преследовала А. Ахматову долгие годы. В одной из своих записных книжек она заметила: «У каждого поэта своя трагедия. Иначе он не поэт». В связи со своей «Поэмой без героя» А. Ахматова написала (для себя): поэма эта «огромная траурная, мрачная, как туча, – симфония о судьбе поколения и лучших его представителей, т.е. вернее, обо всем, что нас постигло. А постигло нас разное: Стравинский, Шаляпин, Павлова – слава, Нижинский – безумие, Маяков[ский], Есен[ин], Цвет[аева] – самоубийство, Мейерхольд, Гумилев, Пильняк – казнь, Зощенко и Мандельштам – смерть от голода на почве безумия и т.д. и т.д. (Блок, Хлебни- ков…)».
В судьбе каждого можно отметить и извивы весьма прихотливого свойства. Вот лишь три штриха.
… Б. Пильняк в начале 20-х годов написал «Повесть непогашенной луны», своеобразную аллюзию на таинственную смерть М.В. Фрунзе. Напечатали ее в 1926 г. В ней – прозрачный намек на причастность к этой трагедии И.В. Сталина. Подобную проникновенность вождь не прощал никому. В 1937 г. Б. Пильняка арестовали. Все его бумаги: книги, рукописи, письма к нему А. Платонова, М. Булгакова, А. Ахматовой, С. Есенина и др. – были сожжены тут же во дворе его переделкинского дома. Костер горел в течение двух суток.
… Н. Погодин принадлежал к числу весьма благополучных, маститых и обласканных властью драматургов. Его пьесы более 30 лет были в репертуаре большинства драматических театров страны. Ничего слаще советской власти для него не существовало. Но в начале 60-х его угораздило съездить с делегацией писателей в США. Вернувшись же домой Н. Погодин ушел в глубочайший запой, лечиться не стал (он был застарелым язвенником) и в 1962 г. умер.
А. Найман вспоминал, что когда судили И. Бродского, а затем отправили его в ссылку, А. Ахматова сказала: «Какую биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял». А на вопрос о поэтической судьбе О. Мандельштама, «не заслонена ли она гражданской, общей для миллионов, ответила: ”идеаль- ная”».
А. Ахматова в главном безусловно права: свои судьбы великие делают сами, но власти зачастую им помогают.
В период с 1917 по 1922 г., т.е. за первую большевистскую пятилетку, из России, как из зачумленного дома, удрало около 50 % интеллигенции. Уже первый массовый исход интеллигенции из страны привел не просто к резкому понижению культурного потенциала новой России, он вызвал растерянность и смятение в душах оставшихся, ведь б'oльшая их часть не подалась в эмиграцию не потому, что разделяла идеи новой власти, а просто оказалась тяжела на подъем, оправдывая свою домоседливость иллюзиями ее скорого падения.
Оставшихся в советской России судьба ждала тяжкая. Кого бы из героев нашей книги мы ни взяли – это трагедия художника, это сломленная, покореженная душа, это мучительные попытки самоизнасилования творчества, приводившие либо в петлю, либо в ГУЛАГ; подстраиваться «под большевиков» было бессмысленно – они в этом не нуждались. Любому из писателей, вероятно, был знаком страх М. Цветаевой, которая более всего, даже больше голодной смерти, боялась «сделаться свиньей».
Для большевистского режима потеря таких всемирно известных имен, как Ф. Шаляпин, А. Павлова, М. Фокин, И. Репин, С. Рахманинов, В. Набоков и еще многих и многих, вовсе не утрата весомой доли русской культуры, им на нее поначалу было ровным счетом плевать; они это воспринимали только как покушение на авторитет и привлекательность их «нового порядка». Устраивая из России концентрационный лагерь, они, вероятно, думали, что каждый придет в этот лагерь добровольно и «по-своему» (инженер, агроном, лесовод), а со стороны их режим и вовсе не будет восприниматься как лагерь, а скорее, как некий отстойник для людей будущего.
Поэтому когда коммунисты поняли, что их режим устоял, они всеми силами пытались сделать его привлекательным и старались заманить к себе тех, кто поспешил эмигрировать. И многие клюнули на посулы и выгоды. Вернулись А. Толстой, С. Прокофьев, А. Куприн, да и М. Горький вполне подпадает под эту категорию.
Когда стали обрабатывать И. Репина (он по-прежнему жил в Куоккала, но то была территория уже отделившейся от России Финляндии), он ответил, как умел: «Покуда Питер зовется Ленинградом, я не хочу ничего общего с этим городом… Никогда не поеду я в вашу гнусную Совдепию, будь она проклята…».
В годы нэпа, когда, казалось бы, атмосфера в советской России стала менее удушливой и даже более сотни тысяч эмигрантов рискнули вернуться на родину, большевики отреагировали на все это по-своему: они решили сразу дать понять вернувшейся, да и оставшейся интеллигенции, что нэп это лишь временное экономическое отступление от их доктрины. Они этой самой «новой политикой» как бы дали возможность предприимчивым людям спасти советский режим от неминуемого банкротства, но она вовсе не означает никаких идеологических отступлений, никаких идейных послаблений.
Пусть, мол, недалекие нэпманы набивают себе карманы (недолго им жировать), пусть писатели печатают свои опусы (их ГПУ еще успеет оценить по достоинству), но интеллигенция не должна забывать своего места «прослойки»…
Все это грустные реалии нашего недавнего прошлого и все они лишь разные способы оплаты одного счета – противодействия стадной мысли.
Пришло время немного порассуждать (хоть и не хочется) на темы достаточно общие – о советской интеллигенции прежде всего.