От Кибирова до Пушкина (Сборник в честь 60-летия Н.А. Богомолова)
Шрифт:
а завершались строкой:
И улыбается под сотней масок — Смерть.О том, как были восприняты терцины на Башне, говорит крайне ценное свидетельство дневника Кузмина (26 апреля 1906): «„Сомов“ Иванова превосходен. Я слышал, как Сомов говорил какой-то даме, что нужно жить так, будто завтра нам предстоит смерть, будто из моего романа, то есть мысль, за которую я всецело стою» (137). В ориентально-аллегорической «Хвале Гафиза» Зиновьева-Аннибал дает нам еще одну художественную интерпретацию того, как на Башне могло восприниматься творчество Сомова.
Собрания гафизитов на Башне оказались лишь кратковременным эпизодом, но место гафизитских текстов в литературной культуре начала XX века может оказаться значительнее, чем это еще недавно представлялось историкам литературы. Достаточно указать на гафизитские тексты Н. Гумилева, которые вряд ли следует рассматривать изолированно от аналогичных «башенных» опытов.
Что же до Вяч. Иванова, то через несколько лет его плодотворное творческое взаимодействие с одним из башенных гафизитов — Л. Бакстом — было осуществлено уже на совсем иной основе. Как известно, диалоги на Башне о бессмертной женственности, о Судьбе и о вселенской катастрофе были тем экстрактом, из которого создалась программная картина Бакста «Древний ужас» (1908) — сам Иванов посвятил картине интерпретирующую ее одноименную статью (1909).
В последующее десятилетие Иванов несколько раз обращается к гафизитской проблематике и образности; остановимся на одном из таких случаев [1515] . В 1914 году в Москве были организованы концерт и лекция проповедника-суфия Инайат-Хана, которые переводила жена поэта В. К. Шварсалон [1516] . Кажется, под влиянием этой лекции Иванов в декабре 1914
1515
Объем данной работы принуждает нас оставить в стороне рассмотрение стихотворения «Вечеря любви» (1915, др. название — «Агапе» (III, с. 544–545)); газелы «Старцы на пире гафиза» (1918, [IV, с. 78]), равно как и сочинительство газел молодыми ученикам и Иванова в 1920 года («Кружок поэзии» в записи Фейги Коган / Публ. А. Шишкина // Europa oriental 2002. № 2. С. 140–141).
1516
Graham S. The Way of Marta and the V&y of Mary. N.Y., 1915. P. 137–139. Ср.: «The people there welcomed me at the Ethnographical Museum, where 1 had the opportunity of speaking to a large audience on music and there met with great response generally. My friend Mr. Ivanov, the poet, showed great interest, and his wife translated my lectures, sentence by sentence most wonderfully <…> At the house of the poet Ivanov I met Skriabin, who is so well-known in the West» (Biography of Pir-o-Murshid Inayat Khan. The Hague: East-West Publications, 1979; www.abuddhistlibrary.com/Buddhism/H%20/Islam/…/Biography.pdf).
Это двустишие послужило началом многосоставного стихотворения «Певец у суфитов», над разными редакциями которого поэт работал в Риме в 1936–1945 годах [1517] . Его сюжет — симпосион суфиев о сущности поэзии (строки 1–14; в одном из вариантов были ремарки: первый суфий говорит, «осушая кубок вина», второй — «отстраняя кравчего», еще один — «отклоняя подносимый кувшин» и т. д.; в другом варианте диалог начинают «Друг Гафиза» и «Почитатель Джелалэддина Руми»), песнь Гостя, излагающая неоплатонический миф о Памяти-Анамнесисе (15–51) и ответ Председателя пира Гостю (52–63). Не входя сейчас в идеи этого замечательного суфийского пира, отметим, что здесь на новом витке в поэзии соединяются вдохновение, творчество, дионисизм и аполлинизм.
1517
См. их транскрипцию в моей работе «Певец у суфитов» // Studia slavica hungarica 1996. Т. 41. P. 291–308.
«Мастодонт поэзии не кто иной, как Вяч. Иванов»:
Два письма Н. Н. Шульговского к В. В. Розанову
Если адресат публикуемых писем в представлении не нуждается, то автор их известен куда меньше. Посредственный поэт, без особого успеха пробовавший свои силы также в прозе и драматургии, Николай Шульговский был не слишком заметной фигурой в русской литературной жизни первых десятилетий XX века — хотя всячески старался убедить себя и окружающих в обратном. Определенной известности он достиг лишь как стиховед: его opus magnum — книга «Теория и практика поэтического творчества. Технические начала стихосложения. Ч. 1» [1518] (СПб., 1914), пользовавшаяся значительным спросом как пособие по версификации [1519] . По-своему любопытна и сама личность Шульговского — его письма и автобиографические документы рисуют вполне цельный и законченный психологический тип графомана, начисто лишенного представления о своем реальном месте в литературном процессе [1520] . Впрочем, как настоящий графоман, Шульговский был не чужд некоторой самоотверженности — достаточно упомянуть, что ради занятий литературой он оставил вполне успешно складывавшуюся юридическую карьеру.
1518
Практически сразу по выходе первой части своего труда Шульговский стал обращаться к поэтам с просьбами «изложить данные о процессе» их творчества (письмо к А. И. Тинякову от 15 октября 1915 года — ОР РНБ. Ф. 774. Ед. хр. 49. Л. 1), а позднее разослал ряду литераторов типографским образом отпечатанное циркулярное письмо, содержавшее предложение «доставить описание процесса их поэтического творчества (возникновение образов и замыслов, состояние духа при творчестве и вдохновении, работа над своими произведениями, история зарождения и развития своего дара и т. п.), составленное столь же искренне и правдиво, как это сделал Эдгар По в описании постепенного созидания своего знаменитого „Ворона“» (ОР РНБ. Ф. 118. Ед. хр. 945). Вторая часть «Теории и практики…», носившая название «Природа творческого акта в искусстве в связи с основными вопросами эстетики», была закончена к началу 1920-х годов, однако в свет не вышла и, по-видимому, не сохранилась. Известно, что в 1920-е годы Шульговский работал над третьей частью труда по стихосложению — «Художественные начала поэзии».
1519
В автобиографии 1922 года Шульговский перечисляет 27 газетно-журнальных отзывов на книгу, оговариваясь, что список неполон (РГАЛИ. Ф. 1068. Оп. 1. Ед. хр. 191. Л. 7 об. — 8). Книга вызвала по преимуществу положительные отклики, в том числе В. Ф. Ходасевича («Поэту или читателю?» — «София». 1914. № 4. С. 87–89). Однако большинство квалифицированных рецензентов, признавая педагогическое значение труда Шульговского и достоинства его описательной части, констатировали наличие в нем «теоретического сумбура» (<А. Г. Горнфельд> — «Русские записки». 1914. № 1. С. 410), отсутствие у автора «общей системы научных и философских предпосылок и недостаток метода» (Чудовский В. А. Суждение о книге Н. Н. Шульговского… / [Публ., вступ. ст. и примеч. К. Ю. Постоутенко] // Тыняновский сборник: Пятые Тыняновские чтения. Рига; М., 1994. С. 316); См., напр., также рецензии В. Я. Брюсова («Русская мысль». 1914. № 3. Отд. III. С. 97–98), И. О. Лернера («Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу „Нива“». 1914. № 5. Стб. 143–45), Д. В. Философова («Речь». 1914. 10 марта). Редактор «вестника античного мира» «Гермес» А. И. Малеин разобрал ошибки Шульговского в области античной метрики (1914. № 9. С. 280–81). С. П. Бобров в книге «Записки стихотворца» (М., 1916) привел работу Шульговского как пример «компиляций, самых беззастенчивых, неладно скроенных и некрепко сшитых» (с. 70), однако в статье «Учебник стихотворства», вошедшей в ту же книгу (с. 39–60), напротив, высоко оценил ее, заключив, что Шульговский «связал воедино все разрозненные работы символистов в области техники» (с. 46), и указав среди недочетов отсутствие отсылок к стиховедческим штудиям Андрея Белого. Сам Андрей Белый впоследствии охарактеризовал пособие Шульговского как «снимание сливок со статей, напечатанных в „Символизме“, при неприлично туманном напоминании о них» (Белый Андрей. Между двух революций / Вступ. ст., подгот. текста и коммент. А. В. Лаврова. М., 1990. С. 315). Ср. замечание Б. В. Томашевского о труде Шульговского как «пошлом варианте Шебуевской „версификации“» (в письме к Боброву от 27 мая 1916 года; опубликовано К. Ю. Постоутенко в кн.: Пятые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1990. С. 146) и характеристику М. Л. Гаспаровым книги Шульговского как «достаточно пошлого учебника» (Гаспаров М. Л. Брюсов-стиховед и Брюсов-стихотворец (1910–1920-е годы) // Гаспаров М. Л. Избранные труды. Т. 3. О стихе. М., 1997. С. 418).
1520
Помимо характерной убежденности в том, что невнимание к нему читателей — плод заговора завистников-рецензентов, редкой настырности в саморекламе и продвижении своих книг, сочетания внешнего самоуничижения и плохо прикрытого апломба, уверений вроде «я не столько лично забочусь о себе, сколько принципиально» и прочего, легко вычитываемого из публикуемых писем, отметим также практические рекомендации Шульговского будущим авторам его «биографии с портретами» и указание на ту единственную фотографическую карточку, которую он согласен «видеть в печати при собрании своих сочинений» (цит. автобиография, л. 2 об., 8).
Николай Николаевич Шульговский родился в Петербурге 14 мая 1880 года в дворянской семье. Мать его, Мария Николаевна, урожденная Сперанская, дочь священника, умерла от столбняка через две недели после рождения сына. Его воспитывал отец, Николай Николаевич Шульговский-старший (1845–1899), врач, по окончании Медико-хирургической академии в течение 25 лет служивший по ведомству Императорского Человеколюбивого общества и дослужившийся до действительного статского советника [1521] , и тетка (сестра отца), Александра Николаевна Шульговская (1840–1918), многолетняя сотрудница издательства А. Ф. Маркса и журнала «Нива» (редактировала приложение к журналу «Парижские моды», вела отдел «Почтовый ящик»), известная прежде всего своим прозаическим переводом поэм Дж. Мильтона «Потерянный рай» и «Возвращенный рай» (СПб., 1878) [1522] . Н. Н. Шульговский-младший вспоминал: «Она создала мне идеальное детство и юность, она развила мои природные способности и направила мою душу на все светлое, вложив в меня лучшие человеческие идеалы» [1523] .
1521
Н. Н. Шульговский — отец практиковал в Коломенской части Санкт-Петербурга и, по свидетельству сына, был настолько почитаем там, «что его называли „Коломенским богом“, а за гробом его шли тысячи боготворивших его бедняков, которых он не только лечил бесплатно, но и снабжал своими же деньгами» (цит. автобиография, л. 3). Еще более известен был его старший брат, Дмитрий Николаевич Шульговский (1844–1882), доктор медицины и переводчик медицинской литературы.
1522
«Этот перевод был возмутительно сплагиирован г-жой Чюминой, работа которой ограничилась преимущественно переложением перевода А. Н. Шульговской в метрические строки. Это вполне доказуемо вплоть до смешных подробностей, в чем в свое время не сомневались такие критики, как В. В. Стасов, В. П. Буренин и др. Судебного дела, хотя г. Чюмина получила Пушкинскую премию за свой плагиат, т. е. за работу А. Н. Шульговской, А. Н. Шульговская, по своей доброте, не поднимала. Вообще же в области истории плагиатов можно было бы по этому поводу написать любопытную статью» (цит. автобиография, л. 2 об.). А. Н. Шульговская дружила с Н. В. Стасовой, была членом созданного ею и М. В. Трубниковой товарищества переводчиц и перевела, в частности, значительное число сказок Х.-К. Андерсена для его трехтомного «Полного собрания сказок» (СПб., 1863–1864; переиздание в одном томе: СПб., 1867); в 1860–1870-х годах сотрудничала в «Биржевых ведомостях», «Живописном обозрении» и других периодических изданиях.
1523
Цит. автобиография, л. 2 об. А. Н. Шульговской, среди прочих произведений и изданий Шульговского, посвящены «Лучи и грезы» и один из разделов «Хрустального отшельника».
Шульговский окончил гимназию Императорского Человеколюбивого общества и поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета; во втором семестре отчислялся за участие в студенческих беспорядках [1524] , но вскоре был восстановлен. Уйдя из университета по собственному желанию после первого курса, он несколько месяцев проучился в Институте инженеров путей сообщения, откуда также уволился. С сентября 1900 года он был зачислен на юридический факультет университета; в 1904–1905 годах несколько месяцев провел в Германии, занимаясь в Гейдельбергском и Мюнхенском университетах; в 1906-м получил диплом об окончании юридического факультета. Параллельно с обучением на юридическом он слушал лекции и на историко-филологическом факультете, в конце 1904-го даже официально восстановился там, но так его и не окончил [1525] . В 1909 году Шульговский был оставлен для приготовления к ученой степени при кафедре государственного права, однако фактически с самого начала пребывания в университете занимался на кафедре энциклопедии и философии права у профессора Л. И. Петражицкого, был многолетним секретарем, затем председателем и историографом его знаменитого кружка [1526] .
1524
Любопытно, что в цит. автобиографии 1922 года, написанной по просьбе П. Я. Заволокина, Шульговский обходит этот момент молчанием, не упоминая о своих «революционных заслугах».
1525
Шульговский участвовал в работе Научного литературного общества при историко-филологическом факультете, которое посещали, среди прочих, также А. А. Блок и В. Пяст (см. воспоминания об обществе и участии в нем Шульговского в кн.: Пяст В. Встречи / Сост., вступ. ст., науч. подгот. текста, коммент. Р. Д. Тименчика. М., 1997. С. 25).
1526
См. составленную Шульговским книгу: Кружок философии права профессора Л. И. Петражицкого при СПб. университете за десять лет существования. Исторический очерк в связи с кратким изложением основных идей учения Петражицкого. СПб., 1910.
Карьера Шульговского как юриста-теоретика складывалась вполне успешно. Сразу по окончании университета он выпустил две книги: «Право на жизнь. Социологический очерк с психологической точки зрения» (СПб., 1906; вышла в течение года двумя изданиями; первая публикация — «Вестник права». 1903. № 12) [1527] и «Идеал человеческого поведения. Правнополитическое исследование» (СПб., 1907). Однако отвращение к практической юриспруденции [1528] и желание целиком посвятить себя литературным занятиям заставили его отказаться от этого пути. С 1907 года Шульговский публикуется как прозаик («Нива». № 41; подпись Н. Чипнан), двумя годами позднее в журнале «Мир» (1909. № 1) было напечатано его стихотворение «Песня о Лотосе» [1529] . С этого времени на протяжении десяти лет он регулярно выступает в периодике (преимущественно — в тонких иллюстрированных журналах) со стихами и рассказами [1530] .
1527
Книга посвящена обоснованию взглядов Шульговского — пацифиста, вегетарианца и противника смертной казни. В дальнейшем отстаивание права на жизнь как безусловного права человека стало одной из основных тем его творчества. В 1909 году он написал драму «К ближнему… К дальнему…» (действие происходит во время первой русской революции), где осудил как революционный террор, так и деятельность военно-полевых судов (не сохранилась; см. о ней: РГАЛИ. Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 711. Л. 7–7 об., письмо к Розанову от 9 июня 1909 года); в период Первой мировой войны выпустил венок сонетов «Терновый венец. Corona spinea» («Ежемесячный журнал». 1916. № 3; отдельное издание — Пг., 1916; перепечатан в «Хрустальном отшельнике»), где война изображена как сатанинская бойня, новое распятие Христа.
1528
«Очень рад, что кончил юридический факультет, ибо научился понимать жизнь и всю пакость юридической оценки ее. Суд ненавижу (уголовный, гражданский — лучше) больше, чем войну, больше, чем дуэль» (РГАЛИ. Ф. 419. Оп. 1. Ед. хр. 711. Л. 32 об., письмо к Розанову от 13 апреля 1912 года).
1529
Стихи Шульговский писал с 8 лет, но детские и гимназические опыты впоследствии сжег.
1530
Активнее всего Шульговский публиковался в изданиях С. И. Таубе (Аничковой) «Весь мир» и «Сказки жизни». Воспоминания Таубе о Шульговском и его участии в «Вечерах Случевского» см. в кн.: Даманская А. На экране моей памяти; Таубе-Аничкова С. Вечера поэтов в годы бедствий / Публ., подгот. текстов, вступ. ст., коммент. О. Р. Демидовой. СПб., 2006. С. 28, 33, 96, 373.
Проза Шульговского так и не вышла отдельным изданием, хотя в 1917 году анонсировался сборник его рассказов «Души страдавшие». Стихотворные же произведения собраны в двух книгах: «Лучи и грезы» (СПб., 1912) [1531] и «Хрустальный отшельник» (Пг., 1917). Рецензенты справедливо отмечали несамостоятельность и сентиментальность поэзии Шульговского, отсутствие у автора собственного лица. Его словарь анахронистичен и изобилует штампами (начиная с названия первого сборника), поэтика лишена цельности. Особенно заметно это в «Хрустальном отшельнике». К моменту выхода второго сборника Шульговский сближается с новокрестьянскими поэтами [1532] . Книга пронизана антиурбанистическим пафосом и насыщена диалектизмами, по преимуществу почерпнутыми из словаря В. И. Даля. Она даже сопровождается послесловием-манифестом «Об особенных словах этого сборника», где лексика «живого русского языка» противопоставляется «искусственному» словотворчеству поэтов (тенденция, очевидная уже в публикуемых письмах и оформленная в «Теории и практике…»). Все это, казалось бы, должно сообщить книге чаемое единство. Однако на самом деле «особенные слова» практически бесследно растворяются в условно-поэтическом словаре Шульговского [1533] , а антиурбанизм, призванный, по замыслу автора, сыграть роль своеобразной скрепы, объединяющей книгу, существует словно бы отдельно от остальных мотивов сборника и не организует их в систему. Банальность содержания особенно заметна на фоне строфических и ритмических экспериментов, к которым прибегает Шульговский. Максимума этот контраст достигает в стихотворении «Вопрос» («Лучи и грезы»), построенном на образе «океана земных слез» и при этом написанном верлибром.
1531
Сюда, впрочем, вошел и ряд «прозаических миниатюр».
1532
См. о совместном вечере Шульговского с Н. А. Клюевым, С. А. Есениным, П. И. Карповым и др. на квартире Шульговского 23 апреля 1918 года: Летопись жизни и творчества С. А. Есенина. Т. 2. М., 2005. С. 113. В 1916 году Шульговский написал для «Ежемесячного журнала» статью «О „Мирских думах“ Н. А. Клюева», однако она была отвергнута редакцией (опубликована С. И. Субботиным: kluev.org.ua/critics/shulgovsky.htm).
1533
Характерно, что даже весьма расположенный к Шульговскому рецензент был вынужден отметить, что его «новые слова» «немного режут ухо и приводят в недоумение неподготовленного читателя; они были бы уместнее в колорите быта и соответствующей обстановки» (В. Лазурин-Ленский — «Весь мир». 1918. № 8. С. 29).
Стихи Шульговский продолжал писать и в советское время, однако в печати они не появлялись [1534] . В эти годы он работал над романом «Те, кто умел любить» и «главным трудом жизни, который едва ли когда-либо будет осуществлен» [1535] , — трагедией в стихах «Вечные грани». Шульговский читал курс «Основные вопросы изучения поэзии» в Доме искусств, входил в «Кольцо поэтов им. К. М. Фофанова». На жизнь он зарабатывал сочинением пьес для детей и переводческой работой (среди переводившихся им авторов — Р. Роллан и С. Цвейг). В 1926 году в научно-популярной серии ленинградского издательства «Время» вышла его книга «Занимательное стихосложение» [1536] . Умер он в феврале 1933 года в Ленинграде. Незадолго до этого архив Шульговского был изъят сотрудниками НКВД в ходе обыска у него дома и, по-видимому, не сохранился [1537] .
1534
Ряд его рукописных книг и поэм 1920-х годов отложились в архивах: ОР РНБ. Ф. 290 (П. Я. Заволокин). Ед. хр. 218; РГАЛИ. Ф. 232 (М. А. Кузмин). Оп. 1. Ед. хр. 501; Ф. 300 (Н. О. Лернер). Оп. 1. Ед. хр. 459.
1535
Цит. автобиография, л. 7.
1536
Тремя годами позднее переиздана под названием «Прикладное стихосложение». Современное переиздание с произвольными редакционными изменениями вышло в московском Издательском доме Мещерякова в 2008 году.
1537
См. о судьбе Шульговского и его архива: письмо В. Д. Бонч-Бруевича к начальнику ленинградского управления НКВД Л. М. Заковскому от 27 июля 1936 года — РГАЛИ. Ф. 612. Оп. 1. Ед. хр. 2864. Л. 28–28 об.