От Кибирова до Пушкина (Сборник в честь 60-летия Н.А. Богомолова)
Шрифт:
Как явствует из приведенного перечня, преимущество было отдано Сологубу (вероятно, неслучайно книга открывается его стихотворением — «Иди в толпу с приветливою речью…»), Блоку и Андрею Белому; их творчество более всех других отвечало представлению Гиппиус об истинной поэзии, при этом первому (с перевесом в одно стихотворение) и второму предназначалось абсолютное первенство.
Составляя антологию (уже после 1921 года — без Блока), Сологуб предложил свою картину русской поэзии, в которой сообразно с самооценкой обозначил status quo. Он начал с державинского «Памятника», отдав дань всем значительным поэтам прошлого: представил классиков (отнюдь не всех хрестоматийными или ожидаемыми текстами) и предшественников, вплоть до «Мира поэта» К. Фофанова.
Однако основной козырной картой в замысле Сологуба, думается, были произведения ближайших современников, прежде всего тех, чей поэтический голос он ценил, независимо от градуса личных отношений: А. Блок, Игорь-Северянин, К. Бальмонт, З. Гиппиус, А. Ахматова, В. Брюсов, Н. Гумилев, М. Кузмин.
Включением или невключением в состав антологии того или иного поэтического имени, а также выбором «представительского»
Примечательно, например, что в его антологии отсутствуют имена Ин. Анненского, О. Мандельштама, В. Ходасевича, И. Бунина, Андрея Белого (впрочем, у последнего в строгом смысле поэтических деклараций не было), Маяковского (по понятным причинам); в то же время в нее включено стихотворение А А. Тамамшева, приятеля Сологуба, поэта ничем не примечательного, хотя и автора двух сборников: «Из пламя и света» (Пг., 1918) и «Грозовой день. Стихотворения» (Пг., 1919).
«О вкусах не спорят», и все же, как следует из «Содержания», многие «первые» поэты представлены в проекте антологии далеко не самыми показательными текстами, мотивы авторского выбора при этом остаются непонятными, их можно лишь угадывать. Например, выбирая из Брюсова, Сологуб отдал предпочтение «Одному из братьев», 1905 (тексту с характерной «сологубовской» топикой), а не его безусловным декларациям «Юному поэту», 1896, или «Неколебимой истине…», 1901; из Кузмина взял стихотворение «Светлая горница — моя пещера…», 1907, вместо более подходящего к основной идее книги «Мои предки» («Моряки старинных фамилий…»), 1907; из Гумилева — «Поэт ленив…», <1920>, вопреки ожидаемому «Мои читатели» («Старый бродяга в Аддис-Абебе…»), <1920>; из Гиппиус — «Поэту родины», а не «Колодцы» («Слова, рожденные страданьем…»), 1913, «Тише!» («Поэты, не пишите слишком рано…»), 1914, или «Свободный стих» («Приманной легкостью играя…»), 1915 [947] , и т. п.
947
К несомненным поэтическим декларациям З. Гиппиус относятся стихотворения «Идущему мимо» («У каждого, кто встретится случайно…») и «Тройное» («Тройной бездонностью мир богат…»), оба появились в «Современных Записках» — соответственно в 1924 и 1927 годах; однако мы не располагаем сведениями о знакомстве Сологуба с этими публикациями. Стихотворение «Тише!», с эпиграфом из сологубовского «Марша» («Барабаны, не бейте слишком громко…»), возможно, было отклонено по причине полемического характера.
В составительском выборе, априорно субъективном, прослеживается тенденция. Ощутимее всего она проявилась в отношении главного соперника: А. Блок представлен в проекте антологии стихотворением «В углу дивана» (1907).
Решение Сологуба не может не показаться странным в свете богатой парадигмы блоковских автометадискурсивных текстов: «Балаган» («Над черной слякотью дороги…»), 1906; «О, весна без конца и без краю…», 1907; «Поэты» («За городом вырос пустынный квартал…»), 1908, «К Музе» («Есть в напевах твоих сокровенных…»), 1912; «Художник» («В жаркое лето…»), 1913; «О, я хочу безумно жить…», 1914; «Жизнь без начала и конца…» (Пролог из поэмы «Возмездие»), 1917; «Пушкинскому Дому» («Имя Пушкинского Дома…»), 1921, и др.
Сологуб проигнорировал заведомо «выигрышный» блоковский репертуар и подобрал стихотворение, которое в определенном смысле коррелировало с его субъективной трактовкой образа поэта: «Этот губошлеп (он иначе его не называл) нанимал Ваньку за 3 рубля и трясся на острова, а потом писал — и тройки, и цыган, и любови. Воображал, что на тройках мчится» [948] .
В поздние годы, как известно, Сологуб не скупился на резкие эпатирующие характеристики Блока и блоковской поэзии; они приводятся в воспоминаниях Е. Я. Данько, а также в созвучных им записях П. Н. Медведева (1925–1926), например:
948
Данько Е. Я. Воспоминания о Федоре Сологубе. Стихотворения / Вступ. статья, публ. и коммент. М. М. Павловой // Лица: Биографический альманах. М.; СПб.: Феникс, 1992. Вып. 1. С. 205.
8 авг<уста> в связи с вечером памяти Блока [949] много разговоров о нем, на вечере, ночью в поезде и дома у Сологуба.
— Бл<ок> — не русский; в нем тевтонский атавизм. Но он хотел стать русским. Выходило по анекдоту: «Я — кровяной русский. Мы с тобой земляники. — Нет, Фриц, нужно говорить: мы с тобой — землянки…» (Разговор петербургских немцев). Бл<ок> ничего не понимал в России. «Но и такой, моя Россия…» — ведь это же тупик. Достоевский так не сказал бы. Мерзость русскую он знал, и любить Россию такой он не мог. Но за этой мерзостной Россией он знал и видел другую. Бл<ок> этой России не знал. Вообще Бл<ок> ничего не знал. Вот почему он — гениальный, но не великий поэт. Великий — вот что: ты можешь взять любую точку, но с этой точки должен быть точно и ясно виден весь мир, правильная его плоскость и правильный его разрез. Как в аналитической геометрии, верная плоскость. Это было у Пушкина, Шекспира, Данте, Достоевского. Поэтому подлинно великое искусство всегда научно — в духе своем. У Бл<ока> не было ни точности, ни ясности. «И перья страуса склоненные…» — Что, что? — Ничего.
Но Бл<ок> был гениальный поэт. Потому он очаровывает и непосредственно влияет. Его поэзия, когда поразмышляешь, — сладчайший яд. Конечно, яд — отрава. Весь он направлен к смерти. Опустошенная душа, опустошенный гений. Но какой, пленительный…
— Когда я бываю на Смоленском, я захожу на могилу Бл<ока> [950] . Приду, сяду на скамеечку, закурю папироску и всегда читаю А<лександ>ру А<лександрови>чу его «Клеопатру» [951] . Мне кажется, что он слушает и понимает меня. Поэзия Бл<ока> — стимулирует душу. Без этого яда нельзя обойтись. Но опытный доктор дает его в умеренных дозах.
— Лично Бл<ок> был пленителен. Вспоминаю его в ранние годы. Поразительная тевтонская красота. Аполлон. Но лицо — мертвая маска. Холодный, сдержанный, любезный, презрительный, высокомерный. Грубый. Но настоящий человек. Умный [952] .
949
Речь идет о вечере памяти А. Блока, состоявшемся 7 августа 1925 года в Союзе писателей (Ленинградское отделение), см. репортажи: Селиванов А. Четвертая годовщина смерти Александра Блока (Вечер в Союзе писателей) // Красная газета. Веч. вып. 1925. 10 августа; Б. п. Вечер памяти Блока // Новая вечерняя газета. 1925. 7 августа.
950
А. Блок первоначально был похоронен на Смоленском кладбище, в 1944 году его прах перенесли на Литераторские мостки Волковского кладбища. Неподалеку от могилы А. Блока на Смоленском кладбище была похоронена жена Сологуба — писательница и переводчица Анастасия Николаевна Чеботаревская (1876–1921), 23 сентября 1921 года покончившая с собой вследствие обострения наследственного психического недуга.
951
Имеется в виду стихотворение А. Блока «Клеопатра» (1907), импульсом написания которого послужили посещения Блоком паноптикума.
952
Медведев П. Н. Из встреч с Ф. К. Сологубом летом 1925 г. в Царском Селе // Частное собрание. Сходные высказывания Сологуба о Блоке приведены по памяти Еленой Данько, см.: Данько Е. Я. Воспоминания о Федоре Сологубе. Стихотворения. С. 201, 205–206, 209, 211, 213.
Включение в антологию заведомо не самого важного и зрелого блоковского текста, очевидно, было рассчитано на умаление значения творчества «соперника» — сведение его поэтической миссии к роли сказочника («Я какие хочешь сказки / Расскажу»). Оппозиция «Сологуб — Блок» была разыграна в авторском замысле подобно шахматной партии — посредством соположения двух текстов: «В углу дивана» — «Канон бесстрастия» (ладья, запертая в углу под ударом слона?).
У самого Сологуба стихотворений на тему о «высшем даре», назначении художника, о поисках и способах поэтического самовыражения — «чарах слова» — хватило бы не только на рукописный сборник, но и на самостоятельный том; среди них произведения разного художественного достоинства: и юношеские, напоминающие «вышивку по канве» (подражание классикам), и признанные шедевры.
Даже самый приблизительный, поверхностный перечень стихотворений Сологуба на тему ars poetica выглядит весьма внушительно: «Муза» («Муза — не дева, не резвый ребенок…»), 1880, «Он поэтом рожден. В колыбельку ему…», 1890, «В угрюмой, далекой пещере…», 1892, «Я слагал эти мерные звуки…», 1893, «Мне Муза строгая торжественно сказала…», 1893, «Творчество» («Темницы жизни покидая…»), 1893, «Как ни зовешь ты вдохновенье…», 1895, «Скучная лампа моя зажжена…», 1898, «Мечты о славе! Но зачем…», 1898, «Пока не требует поэта…», 1899, «Поэт, привыкший к нищете…», 1913, «С вами я, и это — праздник, потому что я — поэт…», 1913, «Пьяный поэт» («Мне так надо жить, безумно и вульгарно…»), 1914, «Оттого так прост и ясен…», 1914, «Душа моя, благослови…», 1916, «Стихи, умеете вы литься…», 1916, «Расточитель» («Измотал я безумное тело…»), 1917, «И это небо голубое…», 1918, «Я испытал превратности судеб…», 1919, «В Совдепе» («Муза, как ты истомилась…»), 1920, «Дана поэту в дни страданья…», 1920 (из поэмы «Григорий Казарин»), «Знойно туманится день…», 1920, «Птичка низко над рекою…», 1920, «Трое ко мне устремились…», 1920, «Если замолкнет хотя на минуту…», 1920, «Я вышел из потайной двери…», 1922, «В альбом» («Я не люблю строптивости твоей…»), 1925, «В альбом» («Какое б ни было правительство…»), 1926, «Моя молитва — песнь правдивая…», 1926, «Все новое на старый лад…», 1926, «Змея один лишь раз ужалит…», 1926, «Словами установишь срок…», 1926, «Песню сложишь, в песню вложишь…», 1927, а также многие и многие другие.
В 1920-е годы, в период составления антологии, обращения Сологуба к излюбленной и центральной в его лирике теме становятся все более интенсивными. Обозначенное в «Содержании» стихотворение «Канон бесстрастия» принадлежит к самым значительным сологубовским декларациям зрелой поры. Оно задает систему координат для всех текстов, составивших антологию, соединяя их в единый поэтический метадискурс.
Для прокламации итоговой творческой позиции Сологуб избрал особый жанр — стихотворное послание к поэту, — имеющий богатую традицию в русской лирике, осуществляющий связи между разными поэтическими эпохами и их творцами (нагляднее всего они просматриваются в тематической антологии).
Адресат Сологуба в заглавии не назван и не определен в прямом обращении, как это принято большей частью в стихотворных посланиях, например у Пушкина: «К Батюшкову», «К Дельвигу», «К Жуковскому» и др.; автор не снабдил текст характерным для этого жанра посвящением или эпиграфом. Вместе с тем его послание адресовано не абстрактному, а вполне конкретному собеседнику, хотя прямо и не названному. Как нам представляется, «Канон бесстрастия» был запоздалым откликом на поэтическую декларацию Блока «Жизнь без начала и конца…» из вступления к «Возмездию».