От Кибирова до Пушкина (Сборник в честь 60-летия Н.А. Богомолова)
Шрифт:
Вслед за Н. А. Богомоловым, нашедшим литературное соответствие для опоясывающей советской части этого триптиха, с копеечкой, в «Записках из Мертвого дома» (1860–1862, опубл. 1860–1862) Ф. М. Достоевского [992] , я постараюсь выявить «чужое» в средней части. Им и будет «кузминская» оптика, или структурное цитирование. Сразу предупрежу, что она не всегда отделяется от, с одной стороны, ивановского вымысла, а с другой — от мемуарных свидетельств.
Начать с того, что сюжетные коллизии ахматовского эпизода во многом заданы портретом Ахматовой работы Натана Альтмана (1914; рис. 4). Как и в «Портрете с последствиями», изображение героини, выполненное художником, становится первым, чисто внешним, актом знакомства читателя с ней. Кроме того, как и у Кузмина, ее характер и поведение выявляются в специально для этого написанных мизансценах.
992
Богомолов Н. А. Этюд об ахматовском жизнетворчестве // Богомолов Н. А. От Пушкина до Кибирова. М.: НЛО, 2004. С. 326–327. Впрочем, не исключено, что в предложенной Н. А. Богомоловым литературной схеме оказался преломленным жизненный опыт Ахматовой. Ср. засвидетельствованное
Далее, Г. Иванов, совсем по-кузмински, ставит вопрос о соответствии модели ее изображению. Рассказчик «Петербургских зим» настаивает на полном сходстве, что, вообще говоря, отвечает существовавшему в Серебряном веке восприятию альтмановского изображения Ахматовой. Даже и «конкурент» Альтмана, Делла-Вос-Кардовская, сходство признавала:
«Портрет, по-моему, слишком страшный. Ахматова там какая-то зеленая, костлявая, на лице и фоне кубистические плоскости, но за всем этим она похожа, похожа ужасно, как-то мерзко, в каком-то отрицательном смысле» [993] .
993
Кардовская Е. Д. Неизвестный портрет Анны Ахматовой. С. 329. Ср. также: «Я помню Ахматову еще молодую, худую, как на портрете Альтмана, удивительно красивую» (Гинзбург Л. Записные книжки. Воспоминания. Эссе / Вступ. ст. А. С. Кушнера. СПб.: Искусство-СПБ, 2002. С. 424).
Иначе реагирует на портрет ивановская Ахматова. Она не идентифицирует себя с полотном Альтмана, а свое изображение сравнивает с «мумией». Такая позиция противоречит похвале Альтману в ахматовском «Покинув рощи родины священной…» (1915): «Все горше и страннее было сходство / Мое с моим изображеньем новым», — но совпадает с ее устными высказываниями, зафиксированными позже:
«А. А. [портрет] не любила. „А вы бы любили, если бы выписали все ваши кости?“»; «Альтмановский портрет на сходство и не претендует: явная стилизация, сравните с моими фотографиями того же времени» [994] .
994
Цит. по: Тименчик Р. Анна Ахматова в 60-е годы. М.: Водолей Publishers, Toronto: The University of Toronto, 2005. C. 443.
Последняя из процитированных реплик напоминает одну из сцен Г. Иванова: Ахматова, настаивая на несходстве, в доказательство показывает свои фотографии. Возможно, такова была одна из ее «пластинок», которая попала уже в «Петербургские зимы».
Рис. 4.
Еще один пункт схождения между «Петербургскими зимами» и «Портретом с последствиями» — фиксация на женском поведении Ахматовой, ее позах, интересничанье, кокетстве, а также подача этого репертуара через цитирование ее поэзии — прямое у Г. Иванова и скрытое у Кузмина. Но если Кузмин занят характерологическим описанием Ахматовой и диагнозом ее любовной лирике, то Г. Иванов готовит ее метаморфозу, сначала в скорбную плакальщицу, у которой муж ушел на войну, а затем — в нищенку, которой подают милостыню.
Влияние Кузмина — на сей раз как автора «Плавающих-путешествующих» — можно видеть и в том, что Г. Иванов превращает «Бродячую собаку» в царство Ахматовой. Исторически Ахматова едва ли была центром этого клуба, однако Кузмин ей — в лице героини Иды Рубинштейн — предоставил эту роль.
Работая с одной и той же моделью и экфрастической призмой ее преподнесения, прозаики добиваются разных результатов. Кузмин зашифровывает в беллетристическом повествовании современницу и свои суждения о ее творчестве, а Г. Иванов, беллетризуя Ахматову, создает иллюзию подлинного исторического документа, обличающего советский строй.
Последствия кузминских портретов Ахматовой — иногда лестных, иногда «острых», иногда деконструктивных — и ивановских — всегда лестных — были сходными. Ахматова, как по нотам, разыгрывала сценарий, предугаданный в «Портрете с последствиями»: ненавидела все, что выходило из-под пера ее портретистов. Счеты с ними она сводила в салонных беседах (ср. мнение Соломона Волкова:
«Ахматова умела железной рукой кроить чужие репутации. И бывали тут и колоссальные несправедливости — например, „Петербургские зимы“ Георгия Иванова: Ахматова зарубила репутацию замечательной книги, единолично, своей рукой» [995] ),
995
Волков С. «Гении — это особая природа, сверхчеловеческая…» Интервью Татьяне Бек // НГ Ex libris. 2004. 2 декабря.
а Кузмина еще и демонизировала в «Поэме без героя» (конец 1940–1965). Принципиально иной была ее реакция на «Мужицкого сфинкса» Зенкевича, не дотягивающего ни до прозы Кузмина, ни до прозы Г. Иванова: «Какая это неправдоподобная правда!» [996] Столь высокая оценка, скорее всего, была вызвана тем, что Зенкевич угадал ипостаси Ахматовой, в которых та хотела фигурировать в чужих произведениях: не сломленная веком роковая женщина, вдова Гумилева и ведунья.
Стараниями Ахматовой — но, естественно, не ими одними — в позднесоветское и перестроечное время Кузмин и Г. Иванов, своими рецензиями (а Кузмин — еще и предисловием к «Вечеру») создавшие ей имя, фактически лишились своего. От дурной репутации растлителя душ и тел (Кузмин) и сплетника, не знающего людей, о которых пишет (Г. Иванов), ахматовские портретисты не отмыты до сих пор. Публикация их наследия, литературоведческие исследования и особенно биографии, которые должны бы восстановить в общественном сознании исторически достоверную картину, эту задачу пока не решили. Лишний раз в этом убедиться мне пришлось недавно, отстаивая честь и достоинство Кузмина перед одним известным писателем, знатоком русского модернизма, воспринимавшим Кузмина негативно, через пересуды ахматовского круга. Пришлось в качестве контраргумента предъявить недавно вышедшую биографию Н. А. Богомолова и Дж. Э. Малмстада «Михаил Кузмин: Искусство, жизнь, эпоха» (2007). Она сделала свое дело, и писатель сейчас работает над плутовским романом из раннесоветского времени — с элементами `a clef и «хорошим» Кузминым в роли утешителя главной героини.
996
Зенкевич М. Сказочная эра. С. 412.
Длинный рассказ про короткий хвост [**]
Сонет Ходасевича «Зимняя буря»: пародия или кунштюк?
Небольшое лирическое отступление.
Во время поездки в Париж на Ахматовскую конференцию, приуроченную к 100-летию со дня рождения поэта, в мае 1989 года, я лично познакомился с французским писателем Vlad’ом Pozner’ом (Владимиром Познером, 1905–1992) [998] , с которым ранее находился в переписке. В годы жизни Познера в России его называли «литературным вундеркиндом Петрограда» — он был младшим членом группы «Серапионовы братья» и имел прозвище «Молодой брат». По моей просьбе Познер написал воспоминания о встречах с Блоком (на французском языке), которые я опубликовал в 1987 году [999] . Во время моего визита к нему Познер показал мне домашний альбом с автографами многих известных русских писателей, который можно, условно говоря, назвать малой «Чукоккалой». Альбом содержит более 50 автографов и рисунков ведущих писателей Серебряного века — от А. Блока и М. Горького до Маяковского и Ходасевича (далее он упоминается как под своей фамилией, так и под инициалами — В. Ф.).
**
Приношу сердечную благодарность Г. Ковалевой, Ю. Диденко и М. Петровскому за помощь в работе над этой статьей.
998
См. о нем: Познер В. «Наши страстные печали над таинственной Невой»: Александр Блок в 1921 году / Вступ. ст., публ. и примеч. А. Е. Парниса; Пер. с франц. С. Ю. Завадовской // Литературное обозрение. 1987. № 12. С. 91–94; Парнис А. Е. «Зачем так опрометчиво я взял твою тетрадь?..»: Блок, Маяковский, Ходасевич и другие в парижском альбоме // Опыты: Журнал эссеистики, публикаций, хроники. 1994. Петербург; Париж. № 1. С. 149–176; Познер Владимир Соломонович // Писатели русского зарубежья: (Литературная энциклопедия Русского Зарубежья 1918–1940). М., 1997. С. 314–316. См. также: Чуковский Н. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 72–77; его стихи см.: Чукоккала: Рукописный альманах Корнея Чуковского. М., 2006 (по указателю).
999
См. примеч. 1 /В файле — примечание № 998 — прим. верст./.
Владимир Соломонович любезно разрешит мне сделать выписки из этого альбома для работы над статьей. Впоследствии, в 1991 году, ИМЛИ по моей инициативе пригласил Познера в Москву, и он подарил институту ксерокопию своего альбома. Уже после смерти Познера в 1994 году я опубликовал обзор этого альбома, в котором были напечатаны неизвестные автографы Блока, Н. Гумилева, В. Маяковского, К. Чуковского, О. Мандельштама, а также других представителей Серебряного века [1000] . Среди них был воспроизведенный факсимильно неизвестный ранее односложный сонет Ходасевича с «пушкинским» названием:
1000
См.: «Зачем так опрометчиво я взял твою тетрадь?..» С. 149–176.
Мой друг Н. А. Богомолов сразу же перепечатал этот сонет Ходасевича в своей книге «Стихотворная речь» (1995), а затем второй раз — в четырехтомном собрании сочинений Ходасевича (1996) [1002] , но без какого-либо комментария, а лишь с указанием на первую публикацию. Недавно сонет «Зимняя буря» был снова перепечатан другими исследователями в новом собрании сочинений Ходасевича, но, увы, также без комментария [1003] .
1001
Там же. С. 172.
1002
См.: Богомолов Н. А. Стихотворная речь. М., 1995. С. 191, Ходасевич В. Собр. соч.: В 4 т. М.: Согласие, 1996. Т. 1. С. 352 (далее — СС, с указанием тома и страницы).
1003
См.: Ходасевич В. Собр. соч.: В 8 т. М.: Русский путь, 2009. Т. 1. С. 311, 553.