От первых проталин до первой грозы
Шрифт:
Но мама не рассердилась, что я без её позволения раздевался и лазил в воду. Она только засмеялась, говоря:
— Хорошо, что вообще надеть не забыл.
Да и можно ли было портить мне какими-то штанами такой замечательный день, день моего настоящего торжества!
ОЗОРНИК
С тех пор как я побывал один раз с Петром Ивановичем на ловле перепелов, я стал частенько к нему заглядывать. Мне у него всё нравилось: и тенистый садик, и его крохотный домик, и он сам, всегда такой приветливый, ласковый. Даже швейная
Когда я приходил к Петру Ивановичу, он обычно старался поскорее закончить своё шитьё, затем откладывал его в сторону и, потянувшись, вставал со своей рабочей табуретки.
— Пришёл, сынок? — ласково говорил он. — Надумал старика проведать, хорошо, что надумал, умница.
Он ещё разок, вероятно уже в двадцатый раз, проверял, у всех ли птиц есть еда и питьё, кого следует, выпускал полетать по комнатке, а тех, кто уже слишком долго загулялся, наоборот, приглашал домой, в клетку.
— Иди, иди, гуляка. Не налетался ещё за целый день, — ласково говорил он какому-нибудь дрозду или щеглу, легонько помахивая палкой, на конце которой была привязана тряпочка.
Завидя это «страшное» пугало, птица обычно делала по комнате два-три круга и потом сама залетала в свою клетку.
— Ну, вот и умник! — одобрял старичок. — Вот и молодец, что послушался. А я тебе уже водицы свежей налил, поесть приготовил. Закуси, отдохни, дружочек.
Когда все клетки бывали проверены и всё приведено в порядок, Пётр Иванович ставил самовар, и мы шли в его садик пить чай со свежими ягодами смородиной, малиной, крыжовником. Мы их тут же срывали с кустов.
В чаепитии обычно принимал участие и наш неизменный друг — скворушка. Ножка у него давно зажила, и он чувствовал себя превосходно.
Скворец почти ни на шаг не отставал от своего хозяина: куда Пётр Иванович — туда и его крылатый друг. Либо летит за ним, либо сядет на плечо и едет. А сам ещё за ухо клювом ухватит, держится.
— Озорник, да и только, — скажет про него Пётр Иванович.
Помню, один раз сидели мы в саду, пили чай. Скворец тут же по столу разгуливал, ягоды с тарелки поклёвывал.
Пётр Иванович налил себе в блюдце чай, остудил, поднёс блюдце к губам; только хотел отхлебнуть, вдруг скворец: «Фр-р-р-р-р» — со стола и прямо ца краешек блюдца, будто на жёрдочку.
Блюдце — из рук, об стол и вдребезги. Чай по столу разлился, течёт. А скворцу хоть бы что. Сел на стол и хитро так на хозяина посматривает.
Пётр. Иванович рассердился.
— Ах ты озорник! — кричит. А скворец на него: «Азрник, азрник!» Тут, конечно, всякая злость у старика сразу прошла, сахарцу скворцу предлагает, радуется:
— Ишь ты, новое словечко выучил, да как чисто, как хорошо говорит!
Скворец сахаром полакомился, потом взлетел со стола на ближайшую яблоню и оттуда опять: «Азрник, азрник!» Видно, самому
И так это хорошо получилось. Сидит среди зелёных ветвей, вечернее солнце его освещает, все перышки ему золотит, а он поёт, заливается.
Послушал его Пётр Иванович, вздохнул и говорит:
— Вот к чему он так растрещался, значит, скоро и лету конец.
— Почему конец? — не понял я.
— Потому что скворец всегда в конце лета в беспокойство приходит, чувствует, недолго ему в родном краю оставаться, настаёт пора в чужие края лететь. Вот он и волнуется, не знает уж, чем ему свою любовь к родным местам доказать. А чем птица эту любовь доказать может? Только песней.
Долго ещё распевал скворец, сидя на дереве, а мы сидели и слушали. Потом он наконец умолк. Начал охорашиваться, чистить перышки. И в саду стало очень тихо; только, не нарушая этой вечерней тишины, монотонно трещит в траве кузнечик.
— А стрижей уже не слыхать, первыми на юг подались, — неожиданно сказал Пётр Иванович.
И я вдруг понял — вот почему так тихо. Не слышно пронзительных визгов стрижей. Уже улетели.
Мне стало грустно. Жаль уходящего лета. Вспомнилось: ведь этой осенью уже в школу пойду.
«А-зр-ник, а-зр-ник!» — неожиданно громко закричал скворец.
— Верно, что озорник, — ответил ему Пётр Иванович.
МЫ ПОТРУДИЛИСЬ НЕДАРОМ
Всё лето мы пользовались зеленью из собственного огорода, который ещё весной возделали своими руками. Перед обедом и перед ужином мы с Михалычем отправлялись туда, чтобы сорвать лучку или укропцу. Правда, зловредная тётка Дарья делала вид, что не замечает наших овощей, и ежедневно лук, укроп и всё прочее покупала на рынке.
— Зачем она это делает? — с возмущением спрашивал Михалыч маму. Покупает то, что у самих есть, только лишние деньги даром тратит.
— Наконец-то и ты о деньгах вспомнил, — улыбалась мама и спокойно добавляла: — Вся зелень на день стоит пятачок. А если Дарья начнёт её с вашего огорода для готовки брать, так в неделю там ничего не останется.
— Ну, не хотите, и не надо, — отвечал Михалыч. — А мы с Юрой отлично обходимся собственными овощами. Для нас просим ничего не покупать.
— Вот и прекрасно! — соглашалась мама.
С огорода мы с Михалычем пользовались не только овощами. На грядах завелось множество жирных гусениц. Я их ежедневно собирал и кормил ими нашу ручную галку, от этого получалась двойная польза: и вредителей уничтожаем, и Галя очень довольна.
Кроме гусениц, которые портили наш урожай, были у нас и другие враги мамины куры. Но с ними мы быстро справились, устроив при помощи собственного верстака и знакомого столяра отличную ограду Даже калитку в ней сделали.
В конце лета у нас на грядах появились огурцы и выросла одна довольно большая тыква. Эту тыкву мы специально выращивали для замечательного опыта, который Михалыч решил проделать. Не знаю, сам ли он его выдумал или услышал от кого-нибудь.