От рассвета до заката

Леж Юрий

— А он нас не пускает… — нарочито заныла, как маленькая капризная девочка, Ника, корча смешные рожицы. — Разве городские чудеса и тайны мы с окружной увидим…

Дядя засмеялся над театральными интонациями блондинки. И она, и Антон, больше молчавший во время этого разговора, Дяде понравились, хоть и были здесь нежеланными чужаками из другого мира. Что-то в них с первого взгляда просматривалось безвредное, естественное и неэгоистичное, хотя и пытались они в город попасть исключительно для себя. А может, это и было естественным, что не по заданию, не для охоты за ценностями, тайнами и открытиями, а просто — посмотреть?..

— Вы ночевать-то, где собираетесь? — приняв решение, неожиданно спросил Дядя, как бы в завершение

этой части разговора. — Здесь, на дороге?

— А у нас большой выбор? — мгновенно перестала капризничать Ника. — В мотель возвращаться, спасибо, как-то не хочется, да и далеко от него, пока туда доедем, полночи пройдет, я же не сумасшедшая, чтобы в темноте на полной скорости гнать… а в развалины идти, ничего там не зная, тоже не есть гут, как говорят германцы. Да и мотоцикл бросать здесь, на дороге, жалко. Хоть и не видно никого вокруг, а ведь дело-то минутное, где его потом найдешь, а вещь чужая, дорогая, да и с человеком, который мне его доверил — к чему отношения портить?

— Оставляйте, наверное, своего «стального коня» здесь, — немного подумав, предложил Дядя. — Возьму вас с собой, переночевать, у меня не отель для знатных персон, даже не простой постоялый двор, но хоть крыша над головой в эту ночь будет.

— Вот так — просто взять и оставить? — с легким удивлением в голосе переспросила Ника, все-таки, на самом деле, жалея мотоцикл и опасаясь бросить его просто так — посреди дороги.

— Так и оставить, — кивнул Дядя уверенно, со знанием дела и собственной правоты. — Мы через дворы пойдем, там на колесах никак, да и не вывезет ваш «боливар» троих, даже если б дорога была… но ты не переживай, ветра-дождя и других климатических неприятностей в городе не бывает, постоит твой мотоцикл пару-тройку дней, потом найду кого-нибудь, перегонит к тому месту, где вы остановитесь окончательно…

Блондинка тяжело вздохнула и, нарочито подозрительно поглядывая на Дядю, принялась развьючивать с мотоцикла довольно тяжелую дорожную сумку. Улыбнувшись в душе на то, как его подруга лихо разыгрывает из себя «блондинку», Антон пришел ей на помощь. Понаблюдавший за ними минутку-другую, Дядя покачал головой, с чуть заметным ехидством высказавшись в адрес Ники:

— Вот только на каблуках твоих — у нас беда, дорожки неровные…

— Это ваша беда, — хладнокровно, с чисто женским высокомерием, на которое обижаться — грех, отозвалась блондинка. — Если не умеете ходить на каблуках по неровным дорожкам.

…и уже через несколько минуту, вслед за Дядей, через заполненную мусором проезжую часть, хоть немного подсвеченную далеким уже фонарем, через мелкую, почти незаметную в ночи канавку, хрустящую то ли пожухлой травой, то ли старыми иссохшимися газетами, Ника уверенно шагала в темноту города, окутавшую развалины домов, будто шла не на четырехвершковых шпильках, а в удобной, практичной туристической обуви.

Удивленный донельзя абориген несколько раз оглянулся, внимательно вглядываясь в твердую, уверенную и легкую походку блондинки и, видимо, благодаря этому успел во время заметить, как Антон извлек из кармана небольшой, но достаточно мощный фонарик и уже собрался щелкнуть выключателем…

— Стоп! — остановил его Дядя. — Светить тут не надо, ночь все-таки, на огонь всяко-разно слетается, чего и днем-то встречать не желательно…

— Да как бы тут без света ноги не переломать, — проворчал Антон, который успел дважды споткнуться и еще разок пнуть какую-то непонятную железяку.

— Вот, возьми, — чуть приостановившись, протянул ему абориген тонюсенький, больше похожий на карандаш, свой фонарик. — Такой свет неприметнее, с ним можно тут по ночам без опаски ходить…

Из странного фонаря вырывался и, кажется, рассеивался сразу же, в вершке от источника, блеклый синий свет, но, как это не удивительно, освещал он дорогу не хуже того мощного, неоднократно проверенного, которым хотел воспользоваться Антон.

«Чудная вещица, — подумал романист с ударением на последнем слоге. — Даже на службе подобного не видел, небось, тут, в городе, только и есть такие…»

А Дядя, невзирая на слабый свет и практическую неприметность фонарика в ночной темноте, все-таки предупредил Карева:

— Под ноги свети, себе и Нике, а по сторонам не води, не надо, мало ли что…

Давным-давно накрывшее город серое облако не пропускало никакого света, ни солнечного, ни лунного, ни звездного, а фонари, когда-то освещавшие улицы и дворы окраин, пришли в негодность, наверное, еще до рождения Антона, не говоря уже о Нике, темнота в развалинах царила первозданная, изначальная, какой и должна была быть Тьма, в представлении людей творческих и с фантазией, к которым себя относил и сам романист.

Но с фонариком идти было гораздо веселее, во всяком случае, глаза легко отличали в шаге от себя обломок кирпича от торчащей из земли загнутой арматурины. А шедший впереди безо всякой подсветки и частенько оглядывающийся на сопровождаемых, Дядя темноты, как местный житель, не замечал вообще, уверено продвигаясь по давным-давно засыпанной пылью и строительным мусором узенькой тропинке между целым кварталом полуобвалившихся, жутковатых, с непривычки, домов.

Шедший последним в этой маленькой колонне и размышляющий о произошедших за этот странный день странных событиях, то и дело перебрасывающий сумку, перекладывающий фонарик из руки в руку и больше глядящий себе под ноги, чем по сторонам, Антон сразу и не сообразил, когда Дядя свернул к относительно уцелевшему, насколько это можно было разобрать в темноте, светлому на общем черном фоне, многоэтажному, явно пустеющему дому с зияющим чернотой проемом подъезда то ли совсем без дверей, то ли с распахнутой настежь дверью.

Дождавшись идущих следом и предупредив их, чтобы внимательнее смотрели под ноги, по мягкой от пыли и мелкого мусора узкой бетонной лестнице, огражденной разнообразно погнутыми металлическими перилами, Дядя завел Антона и Нику на второй этаж, в одну из расположенных там квартир, и предупредил сразу возле входа:

— Глаза прикройте, сейчас свет включу…

Привычно, знакомо щелкнул выключатель, и квартиру залил такой же синеватый, слабый, рассеивающийся в вершке от лампочки, но неплохо подсвечивающий пустое, казалось бы, помещение, такой же свет, как из фонарика в руках Антона. Все окна в квартире, которые мельком успел заметить романист, были наглухо занавешены кусками плотного, черного пластика, контрастными прямоугольниками выделяющегося на фоне светлых стареньких обоев.

Обратив внимание, как Антон разглядывает светомаскировку, Дядя деловито пояснил:

— Нехорошо, если с улицы увидят, хоть и сложновато такой свет разглядеть, особенно теперь, когда мы в доме… увидит кто — ничего страшного не будет, неприятностей можно и не ждать, просто привык я так, считай это чудачеством, что ли…

В просторной, даже по меркам привыкшей к удобствам и требовательной к размерам жилья Ники, трехкомнатной квартире был удивительно спартанский минимум мебели: узкий, раскладной стол и четыре табуретки на кухне, маленькая скамеечка, едва повыше каблуков блондинки, в ванной и три десятка обыкновенных полосатых матрасов, сваленных неровной стопкой в дальнем от входа углу самой большой комнаты. Но больше всего Антона удивил и, если бы не усталость — сразил наповал, работающий холодильник: неужто, так и бурчит ворчливым мотором со времен Катастрофы? И откуда здесь, в заброшенном доме, в пустом районе — электричество? Но, как оказалось, в доме было не только электричество, но и вода преспокойно лилась из кранов в ванной и на кухне, это продемонстрировал своим гостям Дядя, вернее сказать, проверил — все ли в порядке, не случилось ли чего в доме в его отсутствие с простенькой, обветшалой, но надежной сантехникой.