От сессии до сессии
Шрифт:
«Конечно, понравилось. Это здорово. Мир совсем другой, и я в этой шкуре умею гораздо больше… А можно ещё чуть-чуть побыть такой?»
Он колеблется.
— Минуту-другую, не больше. И достаточно на первый раз. Иначе потом… откат очень неприятен, Ива. Первый оборот всё равно что тренировка на неразвитые группы мышц: если переборщишь с нагрузкой — придётся расплачиваться болью. И, кстати…
Он снимает куртку.
— Скоро здесь будет много народу, Аркаша вызвал целителей из Белой Розы. Обычно в дежурной группе паладинов работает портальщик, так что ребята
Много народу? Обеспокоенно ищу глазами Боровичка. Не испугается ли он посторонних? Успеваю заметить лишь удаляющийся в сторону полянки рыжий задок с подёргивающимся хвостиком. Бедняга неуклюж, его слегка заносит на поворотах, но любопытство гонит вперёд. Сказать бы ещё при этом, что оно сильнее страха, но… дело-то в том, что мантикорыш больше не боится, я это чувствую. Как мне на мохнатый загривок влез, так и перестал трястись. Может, он раньше так на мамке раскатывал?
Вряд ли его напугают паладины. Мимо того же Маги он проскочил, не обратив на него внимания. Общение с Люсей и пчёлками явно пошло на пользу.
Вспомнив о своей личной паранойе, снова принюхиваюсь.
Есть причина, из-за которой я оттягиваю оборот. У моей Медведицы невероятно чуткий нос, и я спешу напоследок им воспользоваться. Ещё при нападении кондора ему — носу — показалось, что к отвратительному амбре падали примешивается чей-то ну очень знакомый запах, чрезвычайно и до неприятности знакомый, слишком уж нехорошие пробуждал… не могу подобрать слова… ах, да, ассоциации! Втянув в себя воздух, виновато бросаю Маге:
— Извини, я сейчас. Мне на минуточку. Только взглянуть поближе.
И топаю вслед за Боровичком. Мой мужчина, вздохнув, следует за мной, ступая так же бесшумно.
В следующую секунду нас оглушают радостные вопли, доносящиеся с поляны:
— Вот он!
— Вот он, голубчик!
— Наш малыш!
— Наш Боровичочек!
— Маленький, куда ж ты убежал? Купаться, да?
— Ты в другой раз без нас не ходи, нет, не ходи! Вдруг кто…
— Обидит? Ж-ж-ж… а это ещё кто?
— Ж-ж-ж… З-з-з…
Жужжание становится злобным и оглушающим. Кружащиеся над пригнувшимся мантикорышем Дюша и Ксюша, девочки-пчёлки, из добрых хлопотуний вдруг превращаются в разъярённых фурий. Это они засекли пленённого монстра, потом его жертву в луже крови, сложили два и два — и поняли, что их новый любимец уцелел лишь чудом! Тела пчёл-оборотней стремительно покрываются чешуйчатой бронёй, ручки обрастают когтями, а волосы — и это потрясает больше всего — встав дыбом, собираются в иглы, длинные, как у дикобраза. На кончике каждой иглы проступает ядовито-зелёная капля.
В кустах слышится треск, будто через них проламывается кто-то немалых габаритов. Миг — и на поляну выпрыгивает сфинга, женщина-сфинкс. Тоже явно не в радужном настроении: с отросшими клыками и когтями, с отливающими металлом перьями на крыльях… На спине у неё грозно размахивает коротким мечом взрослая Горгона в тёмных очках. Батюшки, эта-то откуда взялась?
— Р-рикар-рдо! — рычит сфинга, увидев поверженного грифона. И бросается на кондора, трепыхающегося в магической сети. — Ты убил его! Пор-рву, др-рянь!
— Стоять! — слышится сразу несколько голосов, и одновременно из новорожденного портала выпрыгивает несколько человек. Один успевает преградить путь воительницам, второй и третий сдерживают пчёлок.
— Спокойно, Миу, и вы спокойно, крылатые, пленный нужен нам живым!
Злобно фыркнув, сфинга не торопится отступать. Пока целитель пытается остановить её воздушной волной и увещеваниями, коллеги спешат на помощь к грифону. Я же бочком-бочком подбираюсь к злобно каркающему кондору, безуспешно пытающему освободиться, и, наконец, узнаю его запах.
В глазах темнеет от злости. Лапы сжимаются в кулаки.
Обеспокоенный Мага пытается меня остановить, но я его не слушаю. Выпрямившись во весь нехилый рост, рявкаю со всей дури:
— Хор-рёк!
Потому что там, под этой грудой порванных перьев и стремительно регенерирующей плоти затаился не кто иной, как Хорхе свет Иглесиас, а я слишком уж на него нагляделась через Глорию и, уж будьте уверены, запомнила! Я же и в обычном, человеческом виде нюхачка ещё та. Ах, ты, мерзавец, тебе жены мало? На детёнышей охотишься?
Вновь и вновь рычу так, что у самой уши закладывает:
— Хор-рёк! Хор-рёк!
Похоже, меня клинит. Злобно тычу в сторону врага лапой, твержу имя, но вместо «Хорхе» всё сбиваюсь на «хорька», эк меня проняло! То ли я становлюсь чересчур страшной, то ли кондор пытается так освободиться — но только тело его начинает ходить ходуном. Меня ослепляет вспышка собственной ауры, и вместе с тем из пасти будто выплёвывается с последним словом сгусток чего-то плотного, вещественного… Бац! Земля ударяет по голым коленкам. А потом и по машинально подставленным ладоням. Голым. Не когтистым. Челове…
— Сеть! — неожиданно с азартом вопит Аркадий у меня над ухом. — Сеть упала! Держите хорька!
Мой некромант торопливо закутывает меня, абсолютно голую, в куртку и прижимает к себе, Аркаша рвётся на помощь паладинам, а я, пытаясь сообразить, что происходит, ошарашенно оглядываюсь.
По поляне мечется, пытаясь прорваться сквозь людской и магический заслон, мелкий зверёк, узкий, как веретено, чёрно-бурого окраса, гибкий и стремительный. Вот он умудряется юркнуть меж двух целителей, но нырнуть в спасительные кусты не успевает. Вж-жих! Он верещит, настигнутый десятком игл Дюши и Ксюши. Утыканный, как подушечка белошвейки, отскакивает в сторону…
…когда, осев на задние лапки и растопырив крылышки, наш осмелевший мантикорыш выпускает в его сторону жиденькую струйку огня из пасти. Не сжигает, но опаляет изрядно: на всю поляну разит горелой шерстью. Пытаясь схватиться короткими лапами за обожжённую морду, зверь, подвывая, катается по земле, но тут…
… снимает очки Горгона. И взглядом огромных радужных глаз пришпиливает его к земле.
Когда опалённый, как фермерский цыплёнок на кухне, зверь бесславно сваливается в траву, она надевает очки. И сердито выдыхает: