От северного вокзала до весны. Городская лирика
Шрифт:
На деньги куплен от работы сдельной.
Товарищ детский. Дисковода круг,
Игравший рок как звуки колыбельной.
Что заменял отца собой и мать,
Моей починкой был не раз распорот.
Когда лишь начинал он песнь играть,
Мне виделся один далёкий город
С каскадом низких занесённых крыш,
Листвой осенней или летним зноем.
Похожий на Москву, но только в тишь
И в старь веков тот город был устроен.
В
Была навечно всем и без разбора.
Там было много солнца, и луна
Бродила в нём, мерцая вдоль забора.
И все закат встречали каждый день
На крышах, чердаках, высоких башнях.
Там пели рок и блюз. И в парке в тень
Бежали все с гитарами бесстрашно.
Я верила, что в городе том мы
Вдруг наконец друг дружку повстречаем.
Вставляла диск, включала среди тьмы
И уходила в город свой ночами.
Прошло не мало лет, но оттого
Мой плеер не заглох и диски движет.
Я и сейчас, как слушаю его,
Свой город снова тот далёкий вижу.
Забытый богом старый-старый двор
Забытый богом старый-старый двор
Глазеет в ночь окошек огоньками.
За вязом двухголовым свис забор
С калиткой расписной и матюгами.
Семнадцать мне, иду аллей среди,
Консервную пинаю кедом банку.
Спит школьный корпус серый впереди,
Не ждёт к себе былую хулиганку.
Дома стеной хотят отгородить
Меня от остального буйства мира.
Иной раз как же может тяготить
Родная дикость, ветхость и квартира.
Но стоит лишь уехать на простор,
Повсюду будет чудиться по новой
Забытый богом старый-старый двор,
Забор и вяз столетний двухголовый.
Царство клёнов
До чего же затерян твой южный район,
Спрятан глухо в оранжевых кронах.
До чего ж он листвой и быльём занесён,
В конопатых раскидистых клёнах.
Сразу видно, что именно ты тут живёшь,
Медный ангел огня и бунтарства.
Не дотянет досюда столичный галдёж,
Спит твоё ясно-медное царство.
Фонари – те и то свет дают в рыжине,
Облачая дворы тёплой тайной.
Домофон на подъезде запел в тишине –
И опять округ в немости спальный.
Не московский и ветхо-диковинный вид,
А какой же тут воздух погожий!
В объявлениях дверь стариной заскрипит,
И появится редкий прохожий.
Здесь шоссе нет и фабрик нет в дыме седом.
Тут дворы, перелески и парки.
Спит пригорок, на нём длинный высится дом,
Как стена, а в нём арки да арки.
Неприступный и дикий покой в ноябре –
О, с твоим тихим нравом так схожий.
Глажу здешние вязы по грубой коре,
Как тебя по щеки нежной коже.
И тихонько стараюсь идти по утру,
Не примять чтоб янтарность земную.
Как к душе к твоей тропкой иду по нутру,
Косогором, обходы минуя.
Трамвайчик
В трамвае солнце. Золотится пыль.
За окнами расправил свои кисти
Октябрь-классицист, ваяя быль,
Где рельсы завалили горы листьев.
И складно как выходит у него!
Он не жалеет на созданье краски.
В вагоне каждый едет в торжество,
В свою иную, собственную сказку.
И я, смеясь, застыла у стекла.
Мне здешний ход так люб хромой, не скорый,
Где каждый мчит на улицу тепла,
Где каждый едет в свой волшебный город.
По паркам радость тот трамвайчик нёс.
Тянись, мой путь, куда-то с ниоткуда,
Пока мне можно слушать стук колёс,
Мечтать и знать, что я приеду в чудо.
В прокуренном подъезде полумрак
В прокуренном подъезде полумрак.
Две лампочки разбиты, третья еле
Всё силится согреть тот кавардак
Листвы, что замело в скрипучесть двери.
Тут чернота клубит, как будто вспять,
И сквозняками ветоши воспеты.
Мне хочется чуть-чуть здесь постоять,
Хоть не курю я иглы-сигареты.
На лестнице застыв, дыша едва,
Придерживая воротник ладошкой,
Мне хочется смотреть и час, и два
В просветы запылённого окошка.
С второго этажа, не свысока,
Подглядывая в стёкла, где закрыто,
Как в скважину небесного замка,
Из ветхого заплёванного быта.
А там вверху, в отрыве от земли, –
Дома, что моего длинней и выше,
Они в ночи плывут как корабли.