От шнурков до сердечка (сборник)
Шрифт:
Когда публика покинула зал, Первая Скрипка, которая одна отважилась нарушить молчание, тихонько спросила:
– Проводить Вас, дорогая Дирижёрская Палочка?
– Куда? – усмехнулась та. – Разве только в музей: это, кажется, единственное место, куда имеет смысл отправиться. Если повезёт, меня могут положить под стекло и написать на какой-нибудь табличке внизу: «Дирижёрская Палочка выдающегося дирижёра такого-то… Надломлена тогда-то и тогда-то».
– Вас склеят, не отчаивайтесь, – с отчаянием произнесла Виолончель и вздохнула так глубоко, как только виолончели умеют. – Говорят, современные клеи невероятно качественные: для них нет ничего невозможного. И будете опять как новенькая – летать всем нам на радость, вот увидите! В конце концов, Вы ведь просто надломлены, а не сломаны: это всё-таки разные вещи.
– Вы
А про себя подумала: «Разные-то они разные, только вот непонятно, что хуже! С теми, кто сломан, всё, по крайней мере, ясно: их сразу выбрасывают. Надломленных же сначала начинают жалеть, жалеют долго-предолго – и лишь потом выбрасывают… а это, пожалуй, гораздо мучительнее!»
И точно: оркестровые инструменты изо всех сил принялись жалеть Дирижёрскую Палочку. Перебивая друг друга и всхлипывая, они рассказывали ей – будто сама она могла это забыть! – как славно она летала над ними. Как точно умела, не прерывая полёта, рассказать, что кому делать. Как иногда взмывала настолько высоко, что им страшно было лететь за ней – и многие даже впадали в сомнение, стоит ли. Но всё кончалось хорошо, всё всегда кончалось хорошо – и не было случая, чтобы она забыла показать им верный путь обратно, домой…
А уже через некоторое время весь оркестр рыдал. Рыдали струнные – тихо и жалобно, рыдали духовые – зычно и натужно, рыдали ударные – громко и беспорядочно. Что касается одной Маленькой Плоской Тарелочки, то она начала так дрожать и звенеть. просто сердце кровью обливалось. И ничего тут не попишешь – дело понятное: Дирижёрскую Палочку инструменты и в самом деле преданно любили! Они даже представить себе не могли, что теперь будут делать без неё. В оркестр, конечно, назначат новую какую-нибудь дирижёрскую палочку – и, вне всякого сомнения, самую лучшую: это очень знаменитый оркестр. Но им-то не нужна самая лучшая – им нужна эта!
Весь оркестр рыдал, а Дирижёрская Палочка крепилась. «Вот незадача! – думала она почти с досадой. – Мне, которая больше других нуждается сейчас в утешении, предстоит, видимо, утешать это безутешное собрание. Что-то они совсем голову потеряли».
Она с участием взглянула на Маленькую Плоскую Тарелочку: та, привыкшая ловить любой знак внимания Дирижёрской Палочки, мгновенно перестала дрожать и звенеть – и всем своим существом обратилась в слух.
– Не убивайтесь так, моя хорошая! – Дирижёрская Палочка даже нашла в себе немножко сил, чтобы улыбнуться. – Жизнь ведь на этом не кончается, а Музыка не кончается и подавно. правда?
В ответ Маленькая Плоская Тарелочка, едва справляясь с собой, тонюсенько прозвенела:
– Вы. Вы просто не представляете себе, сколько для нас всех значите! И какое это горе – лишиться Вас.
Тут она снова потеряла самообладание и залилась таким горестным звоном, что остальные инструменты зарыдали с утроенной силой. Казалось, ничто уже не может остановить их – Дирижёрская Палочка начала всерьёз опасаться за последствия. И не напрасно: справа от неё раздался еле слышный взрыв: там у одной из дальних скрипочек лопнула струна. Рыдавшие, конечно, не обратили на это внимания, но Дирижёрская Палочка ещё как обратила: она привыкла следить за всем, что происходит в оркестре, а уж такой-то беды и совсем не могла пропустить.
– Внимание! – услышали вдруг инструменты и как по команде прекратили рыдать. – Я хочу напомнить вам всем, – продолжала Дирижёрская палочка, – что я надломилась, но пока не умерла. Так что не нужно оплакивать меня: я ведь до поры до времени с вами. хоть и надломленная!
– Мы тоже все, между прочим, надломлены, – сказал вдруг Контрабас, который никогда ещё не произносил ни одного слова не из партитуры.
– Что ж мне теперь с вами делать-то. – озадачилась Дирижёрская Палочка и даже забыла о том, что надломлена.
А забыв об этом, по привычке начала дирижировать… И под управлением Надломленной
Когда Надломленная-симфония-для-надломленной-скрипки-с-надломленным-оркестром смолкла, из зала раздались аплодисменты, каких эти стены тоже ещё не слышали. В проходе стояла Надломленная Уборщица, зажав под мышкой Надломленную Швабру, вынутую из Надломленного Ведра, и хлопала, хлопала.
А потом подошла ко входной двери и, открыв её, сказала:
– Идите себе с Богом! Я отпускаю вас всех на свободу.
И они отправились в мир, чтобы там, на свободе, играть свою Музыку для всех надломленных душ на свете.
Садовые ножницы
– Да уж, Садовые Ножницы – завидный жених, – сказала Проржавевшая-во-Многих-Местах-Лопата. Она была настолько древней, что вполне могла позволить себе говорить чистую правду по любому поводу. А то, что Садовые Ножницы – завидный жених, и было чистой правдой. Ну, посудите сами: во-первых, они блестели новёхоньким металлическим блеском – и ни одной царапины на поверхности! Разве устоишь против этого? Во-вторых, у них – как вообще водится у ножниц – было два кольца, и кольца эти вполне могли сойти за обручальные: с такими в церковь не стыдно! Но главное – Садовые Ножницы имели свой дом… ну ладно, пусть только домик: кожаный чехол красного цвета, в котором они отдыхали после работы. Не очень большой дом, зато собственный! Вот и получалось, что по всем статьям Садовые Ножницы – завидный жених. А когда они начинали эдак вот лихо щёлкать над кустами, у некоторых даже сердце заходилось.
Между прочим, и у Садовой Леечки, которая тоже была чудо как хороша. Правда, немножко полновата, но это уж кому что нравится. А какая зелёная – просто не передать! И, конечно, Садовые Ножницы не могли не обратить на неё внимания: кому же не понравится такая вот милая Садовая Леечка!
И стали замечать вокруг, что Садовые Ножницы сделались рассеянными, щёлкают редко и беспорядочно – не щёлкают даже, а так… пощёлкивают – всё реже, всё невнимательнее. И – надо же такому случиться! – по недосмотру задели они однажды единственную в саду Чайную Розу. А вы ведь знаете, какие они неженки, чайные эти розы? Даже выражение такое есть: «Тоже мне, чайная роза!» В общем, Чайная Роза возьми да пусти в ход свои шипы. Понятное дело, шипы для Садовых Ножниц – оно не так уж и страшно… ничего им особенного не сделалось, если не считать небольшой царапины на боку. Ну и что? Подумаешь, царапина, невелика беда! Но Садовые Ножницы из-за царапины этой ужасно расстроились.
Расстроились, разозлились, а потом расщёлкались, разлязга-лись и – клац! – отхватили у Чайной Розы нижний лепесток. Вот тебе, дескать, чтобы впредь неповадно было… Правда, та в ответ – ни гу-гу: гордая, стало быть. А вот Проржавевшая-во-Многих-Местах-Лопата и тут не изменила своей привычке говорить чистую правду по любому поводу и заметила:
– Ну и ну… Жестокое наказание бедняге!
– Помолчать бы Вам! – взвизгнули Садовые Ножницы. – Так же, как Вы молчали, когда эта «бедняга» нас царапала. Хотя… Вам-то что: Вас саму хоть всю исцарапай – никто и не заметит. А мы так блестели… и вот, на тебе! – Тут Садовые Ножницы, предъявив свою царапину всем желающим, ушли домой, в кожаный чехол красного цвета, и не появлялись целый день. Да и на следующий день были очень, очень не в духе и всё бормотали: – Это ж надо было, а? Прямо на самом видном месте! – И кромсали испуганный кустарник без жалости.