От Симона Боливара до Эрнесто Че Гевары. Заметки о Латиноамериканской революции
Шрифт:
После обретения «независимости» на освобожденных территориях возник «вакуум власти». Новые правители были озабочены тем, как вернуть «испанский порядок без Испании». Для молодых латиноамериканских стран форма власти была вопросом «жизни или смерти». Виконт Шатобриан, министр иностранных дел Франции при Людовике XVIII позже скажет: «Лишь только испанские колонии обрели независимость, они превратились в своего рода колонии Англии».
Во вновь образованных «республиках» установились режимы «диктатуры»: в Эквадоре — Габриэль Гарсия Морено, в Аргентине — Хуан Мануэль де Росас, в Чили — Диего Порталес, в Мексике — Лукас Аламан. Все они опасались ввержения их стран в хаос, «гнета ночи».
Принципиальным вопросом во время гражданской войны в Аргентине (Рио
«Республиканец тех времен говорил, что «власть — это не что иное, как договор между правителями и управляемыми». …Власть основывается на не подлежащем осмыслению признании того, что нация есть явление постоянное. Там, где начинают думать и проявлять свои желания, нет власти — подобное переходное состояние называется федерализмом; вслед за революцией и последующей сменой формы правления всякая нация переживает период, когда даёт о себе знать стремление к федерации».
С этой точки зрения он оценивал ситуацию в стране, которой собственно ещё не было.
«За власть в Республике боролись две унитарные силы: одна обосновалась в Буэнос — Айресе и опиралась на либералов провинций; другая своим источником имела пампу и опиралась на каудильо, которым удалось добиться власти в городах; одна была силой европейской, цивилизованной, конституционалистской, другая — американской, варварской, вестницей произвола».
В связи с этим он точно подметил: «Ведь, как и любая вера, политические идеи требуют всеобщего распространения, и плох тот верующий, не желающий, чтобы верили в то, во что верит он».
На страницах его книги «Факундо» встречаются очень интересные высказывания по поводу института власти и такого средства её удержания как террор. Для формирующейся государственности освобождающихся испанских и португальских колоний это было очень важно.
Так, например, он весьма проницательно заметил, что красный цвет в истории всегда был символом диктатуры и террора. «Накидка римских императоров, символ диктаторской власти, была пурпурной, алой».
«Зло подлежащее устранению, порождается властью, которую начинает трясти от ненависти и страха в присутствии мыслящих и образованных людей, и для дальнейшего существования ей необходимо удалить их или уничтожить. Зло порождается самим порядком, при котором свободой воли и действий располагает лишь одна личность… — писал Сармьенто. — «Каждый сам за себя — власть палача для всех» — только такой вывод можно извлечь из жизни порабощённых народов».
Вспоминая террор 1793 года во Франции, он утверждал, что тот был следствием, а не орудием. «Робеспьер отправлял на гильотину дворян и священников не для того, чтобы создать себе имя и подняться к власти по горе трупов. Суров и непреклонен был дух Робеспьера, который считал необходимостью удалить у Франции все ее аристократические органы во имя укрепления революции. Пусть наши имена, — говорил Дантон, — будут прокляты, но мы спасем Республику». И продолжал, имея в виду диктаторский режим Росаса в Аргентине: «Террор в нашей стране есть изобретение властей для удушения сознания, любого проявления духа города, в конечном счёте, чтобы принудить людей признать органом мысли сапог, наступающий им на горло. Это месть тёмного человека, кинжалом мстящего за презрение, которое — это ему известно — вызывает его посредственность в обществе, что бесконечно выше него. …Калигула знал себе цену последнего из римлян, однако, попирал их своей пятой».
Но тиранов создает сам народ, справедливо считал Сармьенто: «В истории каждого народа бывает роковой момент, когда противоборствующие партии, устав от борьбы, хотят лишь одного — передышки, отдыха, которого были лишены долгие годы, и они готовы заплатить за него даже ценой свободы и идеалов. В такие моменты рождаются тираны, и основываются династии и империи». В связи с этим он напоминал, как
В 1835 г. аргентинское правительство Хуана Мануэля де Росаса провозгласило протекционистский таможенный закон. Промышленность и флот переживали расцвет. Англия послала свой флот и объявила блокаду Аргентине. В 1852 г. де Росас был свергнут, и бежал в Англию. Фелипе Варела поднял восстание («монтонерос») на юге Аргентины против Буэнос — Айреса (жить в провинции означало быть «нищим, лишенным родины, свободы, прав»).
Сармьенто принимал активное участие в борьбе против диктатора Росаса. После его свержения он был назначен губернатором провинции Сан Хуан, затем военным министром при президенте Бартоломе Митре, а затем стал президентом страны (1868–1874). Как и другие либералы, он видел в крестьянских отрядах «монтонерос» лишь варварскую силу, выражение отсталости и невежества, анахронизм диких пастухов, выступающих против городской цивилизации, бунт пончо и чирипа [плащ–одеяло] против сюртука, копья и ножа — против регулярной армии, неграмотности — против просвещения. В своей книге «Варварство и цивилизация», посвященной одному из наиболее знаменитых каудильо гражданской войны Хуану Факундо Кироге, писатель подробно описывает образ жизни, нравы и традиции гаучос и психологию их вождей. «…Гаучо станет преступником или каудильо, в соответствии с тем, какой поворот получат события в тот момент, когда он приобретает известность. …Аргентинский каудильо — это Магомет, который, если б ему вздумалось, мог бы изменить господствующую религию и основать новую».
В 1861 г. Сармьенто писал Президенту Аргентины Бартоломе Митре, который, начиная с 1862 г., вел истребительную войну против провинций и их вождей: «Не жалейте крови гаучо, кровь — единственное, что у них есть человеческого. Их кровь — удобрение, которое надо обратить на пользу страны». Он был назначен командующим действующей армией, и войска двинулись на север, чтобы убивать гаучос, «этих двуногих животных столь порочного нрава».
Варела умер в нищете от туберкулеза в 1870 г.
В Мексике («Новая Испания») борьбу за независимость в 1810 г. возглавил священник Мигель Идальго (род. в 1753 г.), но попал в плен и был расстрелян в 1811 г. В 1813 г. Хосе Мария Моралес созвал «Чильпансигский» Конгресс, который принял Декларацию о независимости страны и Конституцию (1814 г.). В 1815 г. Моралес попал в плен и был расстрелян. В 1816 г. началась повстанческая партизанская борьба под предводительством Гуадолупе Викториа и Васенте Герреро. 24 февраля 1921 г. поднялось восстание против испанцев, к сентябрю было ясно, что вопрос о независимости Мексики предрешен. В мае 1822 г. командующий испанскими войсками Итурбиде провозгласил себя императором Августином I. Но в марте 1823 г. он отрекся от престола, и была провозглашена Республика, президентом которой стал Г. Викториа. В 1836 г. Соединенные Штаты захватили весь мексиканский район Техаса, через двенадцать лет они присоединили к себе территории Калифорнии, Новой Мексики, Аризоны, Юты, Невады и Колорадо.
В 1852 г. президент Мексики Лукас Аламан так объяснил успех этой захватнической операции США 1847 года: «Если в какой–либо стране население не отличается однородностью и по этой причине оказывается не столько народом, сколько смешением самых разных народов, и если к тому же вся эта разнородная масса не руководствуется никакими иными законами, кроме тех, что им диктует сама природа, то рано или поздно, предоставленные самим себе, эти народы вступят в конфликт между собой».
Диего Порталес писал в 1823 г. по поводу «доктрины Монро» США: «Газеты сообщают хорошие новости относительно продвижения революции на всей территории Америки. Признание нашей независимости Соединенными Штатами кажется делом решенным. …Президент Североамериканской федерации заявил: «Будем считать, что Америка осталась за ними». Но как бы ни попасть под новое ярмо, едва освободившись от прежнего!»