От Великой княгини до Императрицы. Женщины царствующего дома

Молева Нина Михайловна

Алексей Шубин имел при дворе ее высочества многих себе согласников, когда же он был послан в Рогервик, или ино куда, тогда и его приятелям некоторым не так стало доходно, и я говорил Григорью Будакову: не может ли помочь, чтобы мне хотя малое жалованье дать? На что он мне сказал: «нам, братец, самим какое жалованье!» Потом сестра моя сказывала: говорит-де государыня цесаревна — «Как Долгорукие были и меня гнали, так-де такой обиды мне не сделали, как я-де ныне изобижена!» А разумела обиду, что Шубина сослали и в деньгах отказали.

Расспросные речи Егора Столетова после пытки: висел на виске полчаса, потом получил 40 ударов и снова висел на виске полчаса. Розыск В.Н. Татищева. Нерчинск. 1735

«Указ нашим губернаторам, вице-губернаторам,

воеводам и прочим управителям. Понеже объявитель сего лейб-гвардии Семеновского полку подпоручик Алексей Булгаков отправлен в Сибирь до Камчатки, где содержим был лейб-гвардии прапорщик Алексей Шубин, которого по указу нашему, отправленному еще в прошлом 1741 году от 29-го дня ноября, велено оттуда отпустить ко двору нашему, но он и поныне не явился, и где ныне обретаетца неизвестно, и для того повелено от нас вышепоказанному подпоручику Булгакову, едучи по тракту до Камчатки, об оном Шубине проведывать, не проезжал ли он где прежде его, и буде подлинно уведомится, что он то место, в котором об нем достоверное известие получит, проехал, то ему, подпоручику Булгакову, от оного места возвратиться и следовать за ним со всяким поспешением и, соединясь с ним, ехать ко двору нашему; а ежели он в пути об нем, Шубине, подлинного известия получить не может, то как наискорее ехать до Камчатки и оттуда обще с ним возвратиться сюда; буде же, паче чаяния, оный Булгаков, его, Шубина, и в Камчатке не застанет, то осведомиться ему токмо, которым он трактом оттуда проехал и по тому следовать за ним со всяким поспешением и, соединяясь с ним, ехать ко двору нашему в Санкт-Петербург.

Того ради повелеваем нашим губернаторам, вице-губернаторам, воеводам и прочим управителям: означенному отправленному от нас подпоручику Булгакову от Санкт-Петербурга по тракту до Тобольска давать почтовых, но где почт нет, ямских и уездных по две, а от Тобольска до Камчатки с провожатым по три подводы без всякого задержания и остановок, и сверх того в преосведовании по тракту об оном Шубине чинить ему везде всяческое вспоможение, и в котором месте он его, Шубина, найдет и возвратится с ним обще, то давать им обоим таких же подвод, сколько потребно… И сей наш указ прочитывая, отдавать ему подпоручику Булгакову обратно.

Дан в Санкт-Петербурге февраля 22-го дня 1743 года. Елизавета».

Князь Александр и князь Николай Алексеевы дети Долгоруковы, которые будучи в ссылке в городе Березове, в нижеследующих винах объявились, а именно: князь Александр брату своему князь Иван Алексееву сыну говорил:

1) Подьячий-де Тишин хочет на него, князь Ивана доносить, будто-де он, князь Иван, бранил государыню и говорил: «Какая-де она государыня, она — Шведка; мы-де знаем, за что она Бирона жалует… а ныне-де выбрана государынею.

2) Государыня-де императрица государыню цесаревну наказывала плетьми за непотребство, что она от Шубина…» И помянутый-де Тишин говорил: «Я-де бывал у Машкова в интендантской конторе у дел и видел прижитых от государыни цесаревны двух детей мужеска и женска полу».

Анну Иоанновну не обмануть покорностью, заискиванием, лестью. Слишком близки те годы, когда ждала от Екатерины I, как милости, ношеных платьев и капотов, радовалась старой шубейке на лисьем меху, просила о заступничестве за каждую денежную дачу, кланялась малолетним племянницам, целовала у них ручки.

Анна не из тех, кто забывает, а жизнь отучила ее доверять. Всегда настороже. Всегда готовая к доносам. Всегда исполненная крутой неисходной злобы. К тому же единственный по-настоящему дорогой человек слишком плохо скрывает (не собирается скрывать?) доброго отношения к Елизавете. Это Бирону цесаревна обязана своей свободой. Тем, что не оказалась в дальнем монастыре, того хуже — под монашеским клобуком. Пусть императрица мечтает о таком конце для ненавистной соперницы — ей не справиться с ледяным безразличием любимца и ехидным торжеством рябой Бенигны. Герцогиня Бирон готова чем угодно расплачиваться за попранное женское самолюбие, за откровенно двусмысленное положение при дворе. Сам Бирон — что ж, у герцога свои далеко идущие планы, в которые он никого и никогда не станет посвящать.

Сердечная слабость к цесаревне? Если бы такая и существовала, ради нее он не рискнет главным в своей жизни —

властью. Цесаревна — слишком верный противовес, чтоб держать императрицу и ее объявленных наследников в страхе и неуверенности. Вечный шах, для которого необходима дочь Петра. Бирон не станет ей по-настоящему облегчать существование — ровно настолько, чтобы оставалась при дворе, на глазах и знала, скольким обязана именно ему, всем ненавистному и всесильному фавориту.

Экстракт из допросов бывшего фельдмаршала графа Миниха, в которых объявлено…

точию, будучи в Москве, как помнится в 731-м году, когда ему блаженные памяти государыня императрица Анна Иоанновна приказывала, что понеже де ее императорское величество ныне счастливо владеющая государыня по ночам ездит и народ к ней кричит, доказуя свою горячность, то чтоб он проведал, кто к ней в дом ездит, и понеже сие дело было для него деликатно, то он в сем деле кроме того ничего не делал как только просил Лешкова, чтоб он ему сказывал, кто к ее величеству нынешней государыне ездит… и по тому приказу требовал он к себе одного доброго урядника, почему оной Щег-ловитов был к нему представлен, но от кого именно не помнит, и он Миних оного урядника в дом ее величества и определил под претек-стом для смотрения дому, приказав ему, чтоб он о том, кто туда в дом приедет, ему Миниху репортовал и содержал сие тайно; а кроме того, что еще приказывал, не упомнит…

В 1731 году, когда ее величество послала к нему графу Миниху письменную рекомендацию о неоставлении поручика Назара Якимова, тогда оное рекомендательное письмо тот поручик ему Миниху подавал ли, того не упомнит, а такого письма в глаза ему отнюдь не бросал и притом некоторых непристойных слов не употреблял.

Из следственных материалов Тайной канцелярии. 1741

А оной арест ему для того учинила без соизволения вашего императорского величества, надеючись на сие, что всякий помещик может так поступать со своими подчиненными, ежели перед тем явятся в хищении. И оной Корницкой освобожден по приказу вашего императорского величества чрез генерала Ушакова 22 числа оного же месяца. И оное все мне сносно, токмо сие чрезмерно чувствительно, что я невинно обнесена перед персоною вашего императорского величества, в чем не токмо делом, но ни самою мыслию никогда не была противна всем указам вашего императорского величества, ниже впредь хошу быть…

Елизавета Петровна — Анне Иоанновне. 16 ноября 1736. (По поводу того, что арестованный цесаревной за растраты судья ее вотчинной канцелярии был выпущен Анной)

Сведенная Анны Иоанновны поражали точностью — слишком дорого платили те, кто их сообщал, за каждый недосмотр вольный или невольный. Очередной любимец?

Нищий певчий с Украины. Ничего, кроме голоса, не имел. Грамоты толком не знал. Смышленый, но недалекий. Любитель выпивок и самых немудреных крестьянских забав. Буйный во хмелю — не боялся поднимать руки и на цесаревну, — покладистый на каждый день. Осмотрительный. Трусоватый. Привязанный к бесчисленной оставленной в Малороссии родне: тому бы охлопотать хоть самый скромный надел землицы, той приданое для замужества с обыкновенным казаком, матери — шинок, иному и вовсе одну смушковую шапку. Многого с цесаревны получить было нельзя, несбыточного Алексей Григорьев, будущий граф Разумовский, и не требовал.

Из всех претендентов на фавор в крохотном и все сокращавшемся цесаревнином штате, конечно, самый удобный. Кто бы из родовой знати одобрил такую связь, кто бы из придворных стал делать ставку на «обесчещенную» цесаревну! Разве случайно дипломаты хранили по поводу любимца пренебрежительное молчание.

Сложившаяся семейная жизнь Елизаветы могла протекать относительно спокойно. Вчерашний певчий сам предостерегал бы от опрометчивого шага. Лучше то, что чудом получил, чем ничего — в этом Алексей Григорьев был твердо убежден. Под его же дирижерскую палочку вся малороссийская родня умела угодить «цесаревне-благодетельнице»: ни о чем не просила, хором желала всяческого благополучия и долголетия, слала при случае немудреные и трогательные деревенские подарки — как родной, как своей, семейной. Так и рождались цесаревнины слова о Разумовском: «друг нелицемерной».