От Византии до Орды. История Руси и русского Слова

Кожинов Вадим Валерьянович

Между тем М. И. Артамонов придавал наибольшее значение именно евреям, эмигрировавшим из Византии, и заключал свое рассуждение следующим тезисом: «…таким образом, евреи (имеются в виду прежде всего и главным образом византийские евреи. — В. К.) с давних пор могли проникнуть в Хазарию и в качестве грамотных и бывалых людей занять важные места при дворах кагана и хазарских князей. Они, несомненно, играли большую роль в торговле Хазарии и составляли существенную часть населения хазарских городов» (цит. соч., с. 264–265).

Все сказанное в принципе вполне верно, однако ведь совершенно то же самое можно сказать почти о любом государстве и народе Европы и западной части Азии того времени — VIII–X веков, — начиная с империи Каролингов, Византии, Арабского халифата;

везде иудеи играли ту самую роль, о которой говорит М. И. Артамонов. Между тем ни в этих, ни в каких-либо иных странах иудаизм не только не обрел официального господства, но даже и не выказал реального стремления к этому. И приходится сделать вывод, что в Хазарском каганате создалась некая совершенно особенная ситуация, которая обеспечила победу иудаизма, — несмотря даже на предшествующее этому широкое распространение христианства в Каганате (выше говорилось, что, по всей вероятности, даже сам верховный правитель, каган, был накануне победы иудаизма христианином; это не столь уж странно, если вспомнить, что в 730-х годах две дочери тогдашнего кагана были или же стали христианками, ибо одна из них обвенчалась с византийским императором Константином V, а другая — с эриставом Абхазии Константином II).

Особенно существенно, что иудаизм в Каганате поначалу пришел к господству (в конце VIII века) не насильственным, а, по-видимому, вполне мирным путем (ибо никаких сведений о насилиях не имеется), и лишь позднее, уже в IX веке, началась жестокая война между новым — иудаистским — правительством и «коренными» предводителями Каганата.

Между тем хорошо известно, что в те времена иудаизм был непримиримо враждебен к христианству. Это основательно доказано наиболее выдающимся из русских историков средневекового Ближнего Востока Н. В. Пигулевской (1894–1970), чьи работы получили высшее всемирное признание.

Нельзя не сказать хотя бы кратко о ее судьбе, ибо эта судьба — также неотъемлемая часть отечественной истории. Прямую причастность исторического знания, историографии к самой истории необходимо понять и оценить. Нет сомнения, например, что русские летописи XI–XVII веков играли в свое время очень существенную «практическую» роль, определяя направление деятельности князей и, затем, царей, а также воевод, бояр, церковных иерархов и наиболее видных купцов и промышленников. Если учесть, что даже до нашего времени дошло более 1500 летописных текстов (их было, без сомнения, намного больше, но они гибли во время войн, восстаний, пожаров), станет ясно громадное значение историографии в жизни Руси. Но, конечно же, историческая наука являлась и является чрезвычайно важной составной частью самой истории и в позднейшие времена. Можно бы убедительно показать, что правительство России и в XVIII, и в XIX, и в начале XX века уделяло очень большое внимание развитию историографии. И, пожалуй, еще более активно отнеслись к исторической науке те, кто пришел к власти в России в 1917 году. Это ясно видно по судьбе русских историков и, в частности, Н. В. Пигулевской.

Н. В. Пигулевская была лучшей ученицей крупнейшего русского гебраиста П. К. Коковцова (1861–1942; умер в блокадном Ленинграде). В 1920-х годах вышли в свет ее первые работы. Но в конце 1920-х годов она была арестована (между прочим, в одной «подследственной» группе с М. М. Бахтиным) и отправлена в Соловецкий лагерь. Это было одним из проявлений тогдашней тотальной программы уничтожения основ русской культуры; выше уже упоминалось о широкомасштабных репрессиях 1929–1930 годов, обрушившихся на многих виднейших представителей исторической науки во главе с академиком С. Ф. Платоновым. Сейчас начинают появляться первые «расследования» этой злодейской акции.

В июне 1929 года атаку на русских историков в Академии наук предприняла специальная «Правительственная комиссия» под руководством члена Президиума ЦКК (Центральной контрольной комиссии) ВКП(б) Я. И. Фигатнера; в октябре по настоянию Фигатнера — сообщается в нынешнем «расследовании» этой атаки, — «срочно прибыли председатель Центральной комиссии по чистке Я. X Петерс и член президиума той же комиссии Я. С. Агранов (то есть уже из верховных кадров ОПГУ — В. К.)… В настоящее время нам известны имена почти полутора сотен человек, арестованных в период с октября 1929 по декабрь 1930. Наверняка учтены не все… Две трети арестованных — историки и близкие к ним музееведы, краеведы, архивисты, этнографы» [258] .

258

Звенья. Исторический альманах. выпуск 1. — М., 1991, с. 204, 209.

Главным «обвиняемым» комиссия Фигатнера сделала выдающегося историка С. Ф. Платонова (1860–1933) — ученика К. Н. Бестужева-Рюмина (1829–1897) и В. О. Ключевского (1841–1911). И напомню хотя бы несколько имен его арестованных тогда «подельников»: С. В. Бахрушин, С. Б. Веселовский, Ю. В. Готье, Б. Д. Греков, М. Д. Приселков, Б. А. Романов, Е. В. Тарле, Л. В. Черепнин. Эти люди, как и целый ряд других подвергшихся в то время аресту — цвет русской исторической науки. Если бы они исчезли, развитие этой науки попросту прекратилось бы (оно и в самом деле почти полностью остановилось тогда на несколько лет); новым поколениям историков не у кого было бы учиться.

Большая роль в «разоблачении» крупнейших русских историков принадлежала «новым» псевдоисторикам, этим, — как сказано в современном «расследовании» сего дела, — «… „неистовым ревнителям типа Цвибака, Зайделя, Томсинского, Фридлянда, Ковалева“ [259] . Так, Цвибак заявил в своем „докладе“ во время следствия, что С. Ф. Платонов объединяет „всех мелко- и крупнобуржуазных и помещичьих историков… Кулацко-крестьянская контрреволюция изнутри, иностранная интервенция извне и восстановление монархии — вот программа политических чаяний платоновской школы“ [260] .

259

Звенья. Исторический альманах. выпуск 1. — М., 1991, с. 209.

260

«Вопросы истории», 1989, 5, с. 128.

Историков обвиняли, естественно, и в пропаганде русского „национализма“, „шовинизма“, даже „фашизма“. Атмосферу следствия хорошо передает рассказ о допросах С. Ф. Платонова, которые вел начальник одного из отделов ленинградского ГПУ Мосевич: „Когда Мосевич спросил: как мог Платонов пригласить заведовать отделением Пушкинского Дома (С. Ф. Платонов был его директором с 1925 по 1929 год. — В. К.) еврея Коплана, то получил ответ: „Какой он еврей: женат на дочери покойного академика Шахматова и великим постом в церкви в стихаре читает на клиросе“. После этого Коплан получил пять лет концлагеря!“ [261]

261

Звенья, с. 215

Из этого ясно, что удар был направлен не против неких „шовинистов“, а против деятелей русской культуры независимо от их национальной принадлежности (арестованный Е. В. Тарле, например, также был русским историком еврейского происхождения). И, казалось, дело шло к тому, что одна из основ русской культуры — историческая наука — уже перешла грань полной погибели.

Однако в какой-то последний момент в ход дела вмешалась пока до конца еще не ясная сила: „Как ни старались, однако, опорочить Платонова и его коллег, что-то застопорилось, надломилось в, казалось бы, хорошо отлаженной машине следствия…“ [262] И исчезнувшие историки постепенно начали возвращаться; к 1937–1938 гг., когда, в свою очередь, были репрессированы Фигатнеры и Аграновы, Зайдели и Фридлянды, почти все арестованные в 1929–1930 годах уже работали; почти все, ибо несколько историков старшего возраста — в том числе и С. Ф. Платонов — скончались до „реабилитации“… Кстати сказать, иные продолжали работать и в ссылках, и даже в тюрьмах; С. Ф. Платонов 9 июля 1931 года сообщил дочерям (которые также были вслед за ним арестованы) из камеры: „…разобрал кое-что из моих бумаг… Выяснены некоторые родословные…“ [263]

262

«Вопросы истории», 1989, 5, с. 128.

263

Звенья, с. 214.