От заката до рассвета
Шрифт:
— Заткнись, — буркнул Каурай, внутренне радуясь, что хотя бы Хель держит себя в руках и не начинает встречу со скандала. Хотя не ему винить ведунью, если она даст волю эмоциям.
Хлоя с Вандой себе не сдерживали, хохотали до упаду.
— Замечательно, — мрачно отозвалась Хель, когда тот закончил водные процедуры и направился прямиком в дом. Хель проводила одноглазого с каким-то неописуемым чувством, спрятанным во взгляде ярко-желтых глаз.
Бревенчатый сруб под соломенной крышей поприветствовал его открытой настежь дверью.
— Хель, —
* * *
Весь день они провели в неловком молчании, переговариваясь лишь парой-тройкой фраз. Хель орудовала в доме практически в одиночку, пытаясь прибрать тот бардак, который оставили после себя Хлоя с Вандой, пока вытаскивали одноглазого из цепких когтей волчьей шкуры, и яростно шикала на любые попытки помочь. В конце концов, она вообще выгнала одноглазого во двор и заперлась с ведуньями в доме, из которого мигом раздался страшный грохот. Следом из трубы столбом попер угольно-черный дым в искрах, словно в избе проснулся долго дремавший дракон.
Когда пыл старшей ведуньи немного поиссяк, дверь распахнулась настежь. На пороге встала высокая и статная Хель, широко расправив плечи и расставив мускулистые ноги. Кликнув Каурая одним недобрым сиянием карих глаз, она отставила носатый сапожок в сторону, тряхнула пушистой гривой и наставила палец за порог.
Слова были излишни, так что одноглазый переступил порог и вдохнул запах съестного — стол буквально ломился от кушаний, на которые, понурив виноватые головы и пытаясь сдержать позывы захохотать в голос, налегали две “шалопайки”, как Хель величала Ванду с Хлоей весь остаток дня. Хель не собиралась ждать, пока одноглазый вдоволь нанюхается ее стряпней и решительными пинками да тычками усадила гостя на свободный стул, сунув ему большущую расписную ложку и налив полную кружку меда.
И, откинувшись на спинку стула, принялась наблюдать, как все трое, склонившись над блюдом и едва не соприкасаясь лбами, послушно уплетают все подряд: начиная с масляной гречневой каши и заканчивая румяными галушками в сметане.
И пока тарелки не опустели, Хель не дала им произнести не единого словечка, а сама и не думала притрагиваться к еде. Потом они начали говорить — вначале осторожно, словно пробуя зыбкую почву, а потом все смелее и откровенней.
Яркий день за окном постепенно тускнел, сменяясь рыжими сумерками, одеваясь в черное. Зажигались свечи, запирались ставни, лились и лились разговоры.
И только к исходу дня, полного осторожных попыток вспомнить былое, робкого смеха и внезапных признаний, длинных рассказов, взаимных обид и сердечных извинений, поцелуев и слез, они наконец отодрали глаза от раскрасневшихся лиц друг друга и оглядели темную, притихшую комнату, где все четверо словно прожили жизнь заново, внезапно осознав, что из дома пропали два мелких засранца.
* * *
— Во дворе нет, в бане и в хлеву тоже, — Каурай стоял в дверях, опершись руками о притолоку, и мрачно глядел на ведуний. Спиной к ним он старался не
— Сам же описал: рыженький, личико все в веснушках, постоянно стонет во сне и зовет какую-то Маришку, — загибала пальцы Хлоя, попивая мед, пока Хель с Вандой рылись по углам и смотрели за печкой — казалось, в сотый раз ощупывая в избе все закоулки, где даже теоретически могла притаиться пара худощавых мальчишек. Даже люк в подпол был раскрыт нараспашку, не говоря уж о сундуках, а их у хозяйственной Хель было в изобилии. Изба вмиг превратилась в «кудлатый бордель», как выразилась Хель.
Однако их труды пропали даром — даже коту было понятно, что двое пострелов просто сбежали. Когда именно? Ведал лишь Сеншес да ветер в голове у этого Бесенка.
— Гриш, — уверенно проговорил одноглазый. — Значит, мальчишка жив. И это хорошо.
— Это чего твой сынишка?
— Нет, — покачал головой Каурай. — Я отыскал его в одной из сожженных деревень Пхеи. Его сестра была ведуньей, но пошла по кривой дорожке, которая в итоге привела ее в Гон. Я рассчитывал, что рано или поздно она вернется за ним, и мне удастся напасть на след упряжки. Однако меня не оставляет мысль, что мальчонку давно бросили. Никому он не нужен. Пока мы направляемся на Голодную гору, как я и обещал Гриму. Возможно, это будет последняя поездка.
— Гриму уже недолго осталось, — перебила его Хель. — Рискуешь вообще не заставить его в живых — старик был очень плох с тех, пор как мы бывали на Горе.
— Впрочем, я ожидал, что встречу там и вас…
— Там уже мало кого можно встретить. Лишь стариков да призраков.
— Зачем Гриму ребенок? — нахмурилась Хель. — Старый хрыч снова хочет взяться за старое? Живодер.
— Возможно…
— Тогда тебе лучше бы загодя посадить мальчонку в бочонок и вести его внутри, — прыснула Хлоя. — Глядишь, до Голодной горы он достигнет нужных кондиций.
— Хлоя! — одернула ее Хель.
— Чего? — смутилась слепая ведунья. — Уж и пошутить нельзя! Рукам Грима все равно — он поломает кого угодно!
— Сомневаюсь, что Грим вообще его возьмет, слишком уж Гриш взрослый… Но я не знаю более безопасного места, чем Голодная гора. Не знал, по крайней мере.
— Оставь его нам! Если он и впрямь не буйный, то такой мальчонка нам сгодится. Сразу на лопату и в печь! А косточки мы зароем на перекрестке.
— По-моему, тебе уже хватит на сегодня, — покачала головой Хель.
Хлоя показала ей язык и снова приложилась к кружке с медом.
— По пути сюда я наткнулся на еще одного ребенка, который пытался сбежать с украденной лошадью, — сказал Каурай. — И я договорился, что его тоже отпустят вместе со мной.
— Ох, только не говори, что это снова наш Бесенок… — закатила глаза Хель.
— Знаете его?
— Легок на помине!
— Но я опоздал — за ним по лесу гонялось какое-то чудовище, и, в конце концов, оно до него добралось…
— Чудовище?!