От животного – к Человеку. Ведение в эволюционную этику
Шрифт:
Между нравственным началом и безнравственным в каждом из нас идёт борьба. Победа первого над вторым приближает нас к главному нравственному идеалу – Человеку. Победа же безнравственности над нравственностью, напротив, возвращает нас к нашим эволюционным предкам – животным. Если в первом случае мы имеем дело с очеловечением (гоминизацией), то во втором – с озверением (анимализацией).
Основателем анималистской псевдоэтики в Европе стал Маркиз де Сад (1740–1814). Устами своих героев из «Жюстины» и «Жульетты» он призывает своих читателей жить по законам природы. Но что он понимал под природой? Только ту её часть, которая составляет царство животных. Следовательно, жить по законам природы в устах их создателя означает не что иное, как озверение. Это озверение он и демонстрирует в
Главный и единственный принцип, на котором держится анималистская псевдоэтика Маркиза де Сада, есть принцип релятивизма, с помощью которого он без всяких угрызений совести стирает границы между добром и злом, исходя из разных представлений о них у разных народов и сводя эти представления к животным истокам. Поскольку эти представления могут у разных народов не совпадать, в его книгах делается неизменный вывод о том, что любая традиционная добродетель – выдумка, суеверие.
Вот что, например, мы можем прочитать у Маркиза де Сада о любви: «Любовь – не что иное, как национальное суеверие… Три четверти народов мира, которые обычно содержат своих самок взаперти, никогда не были жертвами этого безумия» (Маркиз де Сад. Жульетта. Т. 1. М.: НИК, 1992. С. 354).
Стирание разницы между добром и злом есть неприкрытый инволюционизм в области нравственности. За ним стоит не что иное, как анимализация – стремление к отождествлению человека с животным. Человечество в этом случае уподобляется царству животных, а стало быть, закономерности, действующие в последнем, переносятся на первое. В этом случае анимализации подвергаются все человеческие ценности.
В этом по преимуществу и увидел главный смысл своей жизни Маркиз де Сад. В своём поведении его герои ушли намного дальше животных, поскольку ни одно животное не способно на такую извращённую жестокость, на которую способны его персонажи. Так, некто Минский наслаждается сценами, где больные и беспомощные девушки разрываются на куски голодными львами и тиграми. Этот Минский, между тем, – «философ», предвосхищающий социал-дарвинистский закон джунглей: среди людей, как и среди животных, выживает сильнейший. В этом законе он и видел проявление подлинной справедливости, состоящей в удовлетворении эгоистического интереса. Разумеется, он опирался при этом на релятивистскую логику.
«Прежде чем решить, достойно ли осуждения моё поведение, в котором вы усматриваете несправедливость, – разглагольствует Минский перед Жульеттой, – мне кажется, надо чётко определить, что мы подразумеваем под справедливым или несправедливым деянием. Если вы немного поразмыслите над понятиями, которые скрываются за этими эпитетами, вам придётся признать, что они весьма относительны и им недостает реального смысла. Подобно понятиям добродетели и порока они зависят от географического положения. То, что порочно в Париже, оказывается, как вам известно, добродетельным в Пекине, точно так же дело обстоит и в нашем случае: то, что справедливо в Исфагане, считается несправедливым в Копенгагене. Разве существует что-нибудь постоянное в нашем изменчивом мире?» (там же. Т. 2. С. 5).
Любителям релятивистской логики можно задать один-единственный вопрос: если представления от добре и зле являются относительными, т. е. являются разными у разных народов, то не могли ли бы они назвать такой народ, у которого за подлинные добродетели принимались бы ложь и несправедливость, жестокость и ненависть, прелюбодеяние и сластолюбие и им подобные качества людей?
Таких народов нет. Вот почему имеющиеся между разными народами расхождения в оценке тех или иных нравственных категорий отнюдь не снимают их абсолютную общечеловеческую ценность.
Стереть грани между животным и человеком невозможно даже гениальному релятивисту: слишком велика пропасть между ними. К. Ясперс называл её бездной. Но отсюда не следует, что релятивизм бесполезен. Он оказался очень полезен, например, для Александра Петрович Никонова (род. в 1965) – автора книги с мудрёным названием: «Апгрейд обезьяны. Большая история маленькой сингулярности». Именно релятивизм руководил им в отборе и интерпретации этологических фактов. Он подбирал и комментировал их так, чтобы убедить читателя в том, что люди преувеличивают разницу между животными и людьми. Чтобы её уменьшить, он забрасывал бездну между ними релятивистски обработанными фактами это-логической науки.
Релятивизм – проверенное орудие всех реформаторов. Недаром А. П. Никонов поёт дифирамбы относительности истины за счёт отрицания истины абсолютной. При этом релятивизм у него, как и полагается, плавно переходит в плюрализм: в отношении к (относительной) истине все равны, у каждого – своя правда. Вот как это внушительно у него сформулировано: «…раз Абсолютной Истины не существует, отпадает нужда нести её слепцам силой. Передовая политическая мысль в развитых странах пришла к выводу: раз всё относительно и все правы (или неправы – это одно и то же), значит, воевать за Истину (спасибо за большую букву. – В. Д.) бессмысленно. Пущай будет плюрализм. А те граждане, партии и государства, которые этого ещё не поняли, психологически находятся на уровне Средневековых крестовых походов – в романтической юности человечества. Тем и опасны романтики – и в политике, и в быту» (Никонов А. П. Апгрейд обезьяны. Большая история маленькой сингулярности. М.: НЦ ЭНАС, 2005. С. 60).
Вот ведь как ставится вопрос: если ты ещё не отказался от поиска Истины, ты – отпетый ретроград и опасный романтик. Слава богу, хоть не враг народа.
Апргрейд – совершенствование. Уже отсюда следует инво-люционизм автора книги, о которой идёт речь: хоть человек и усовершенствованная, цивилизованная, культурная, но – обезьяна. Обезьянье начало в человеке, идущее от его животных предков, А. П. Никонов показал блестяще.
Из древесной стадии их существования А. П. Никонов вывел индивидуализм (в отличие от хищников, им не нужен был коллективизм, необходимый для корпоративной охоты), нечистоплотность (нечистоты не нужно было прятать, они сами сваливались с деревьев вниз), любовь к сладкому (питались сладкими плодами), острота зрения и уменьшение носа (способствовали поиску плодов) и т. п. Из водной стадии – облысение тела (для обтекаемости), увеличение мозга (чтобы иметь запас нервных клеток для преодоления кислородного голодания при нырянии), выпрямление тела и удлинение ног (положение в воде вынуждало) и т. д.
Всё это представлено убедительно, логично, талантливо! Прекрасный, доходчивый слог! Всё, казалось бы, замечательно. Но что остаётся в результате? В результате обезьяна в человеке у него заслоняет человека как существо, ушедшее от своих животных предков по пути культурной эволюции на изрядное расстояние. Н. П. Никонов сокращает это расстояние. Вот тут-то и зарыта собака его инволюционизма.
Недооценка культурного начала в человеке ведёт к его анимализации. Старый вопрос о соотношении биологического начала в человеке и социокультурного решается у А. П. Никонова в конечном счёте в сторону первого. «Романтические» идеалы гоминизации (истина, красота, добро, справедливость, единение и т. п.) заслоняются у него их антиподами. Так он вливается в число социал-дарвинистов.
Свою громогласную книгу А. П. Никонов начал за здравие, а кончил за упокой: с гордой высоты эволюционизма, он опустился в грязное болото инволюционизма. При этом вот что характерно: инволюцию в культуре он выдаёт за новейший эволюционизм. Заявив о себе, как о «технаре, вооружённом методологией общего эволюционизма» (там же. С. 267), он превратился в певца суицида, наркомании, разврата и прочих прелестей культурной инволюции, которую он называет новой либеральной нравственной парадигмой.
Что эта за парадигма? А это когда полнейшая свобода. От всяких нравственных «предрассудков». Это когда делай, что хочешь. Как в Телемском аббатстве у Ф. Рабле. Хочешь покончить с собой – пожалуйста, хочешь быть наркоманом – пожалуйста, хочешь наслаждаться развратом – пожалуйста.