Отчаяние
Шрифт:
Он тряхнул головой. Нет, надо бороться с этими приступами отчаяния. Надо… бороться… Он взял фонарь и поднялся. Вверх по лестнице? Или сначала все-таки обойти до конца тот уровень, на котором он очнулся, исследовать оставшуюся часть кольца? Он нашел там три трупа, да. Но теперь он убедился, что опасность может подстерегать не только там. И вообще, первый труп обнаружился в ванной за дверью той самой комнаты, где он лежал бесчувственный и беспомощный. Если рассуждать так, его должны были прикончить еще там, вместе с тем парнем… А может быть, он вообще избранный? Может, ему не грозит та же участь, что остальным, и именно
Он тяжело вздохнул. Гадать бессмысленно. Он шагнул в проем, ведущий внутрь цилиндра, даже не зная, почему выбирает этот вариант, – может, просто потому, что не хотелось вновь карабкаться по крутой лестнице. На сей раз он обошел шахту лифта с другой стороны и двинулся по коридору, в котором еще не был.
Здесь никаких трупов не оказалось – если не считать нескольких попавшихся на полу дохлых тараканов (или пауков, или кем там они на самом деле были). Внезапно ему пришло в голову, что, пожалуй, в начале своего путешествия он бы не разглядел эти трупики в полумраке на грязном полу. Здесь было не менее грязно, но… выходит, свет, пусть и мучительно мерцавший, стал гореть несколько ярче и стабильнее? Только в этом коридоре или на всем уровне? Почему-то он вовсе не почувствовал радости при этом открытии. Может быть, где-то отрубились большие секции плафонов – или другого оборудования – и за счет этого больше энергии стало поступать оставшимся? Тогда вся эта иллюминация ненадолго… Но даже такой вариант был не самым худшим. Может… может, все это место пробуждается? Не как больной, выходящий из комы, а как вурдалак, заворочавшийся в могиле…
Он дошел до конца коридора и снова оказался во внешнем кольце. И замер.
Откуда-то слева доносились глухие удары.
Он постоял на месте, вновь остро сожалея, что остался без всякого оружия (легкий фонарик на эту роль никак не годился). Но теперь возвращаться за табличкой тем более не хотелось. Подумав, он пришел к выводу, что между ним и источником этих звуков имеется преграда, иначе удары слышались бы более четко. Приложив руку к внутренней стене кольцевого коридора, он почувствовал, как она слегка вздрагивает в такт – впрочем, вибрация явно приходила издалека. Едва ли это кого-то бьют головой об стенку, хотя теперь он бы не удивился и этому. Скорее кто-то или что-то рвется наружу сквозь запертую дверь… но что будет, когда оно вырвется?
Все же он пошел налево, навстречу звукам. Лучше любая прямая опасность, чем неизвестность. Если там рвется на свободу такая же жертва, как и он сам, – он ее выпустит. Если же, напротив, окажется, что в ловушку попал убийца… или еще какая-то тварь, скажем, очередной мутант, только уже далеко не насекомых размеров… тогда он постарается, напротив, укрепить дверь, или что там удерживает эту штуку. Но как он это определит? Переговорив через дверь? А если убийца, каким бы безумным он ни был, убедительно прикинется жертвой?
Меж тем удары становились все ближе. Еще несколько шагов – и он увидел эту дверь. Она ничем не отличалась от той, из которой не так давно вышел он сам, если не считать изувеченного и, видимо, наглухо заклиненного замка. Очевидно, кто-то хорошо постарался, чтобы эту дверь нельзя было открыть. И, возможно, старался не зря?
Однако он, похоже, переоценил прочность самой двери, которая вздрагивала и прогибалась под ударами изнутри. В нее не просто стучали руками и ногами – на нее, кажется, бросались всем телом. Потерявшему память даже показалось, что на двери уже можно различить грубое выпуклое подобие человеческого силуэта – и он почувствовал, что совсем не уверен в своем желании встретиться с тем, кто так неудержимо рвется наружу.
Однако пока он стоял в нерешительности (подпереть дверь было совершенно нечем, разве что собственным плечом), еще один отчаянный удар выбил дверь из проема на несколько сантиметров, а следующий вовсе опрокинул ее на пол. И следом в коридор вывалилось страшилище.
Из погруженных во тьму беспамятства глубин вырвалось подходящее слово: мумия. И уточнение: из старых фильмов ужасов. Фигура с ног до головы была в каких-то грязных повязках, кое-где они были порваны и в крови. Никакой иной одежды или обуви на ней не было. Из-под бинтов на голове в нескольких местах длинными уродливыми прядями выбивались черные волосы.
Потерявший память невольно отпрянул.
– Кто ты? – хрипло выдохнул он, вновь вскидывая перед собой бесполезный фонарик, словно меч.
Фигура, обретшая равновесие, резко обернулась в его сторону. Похоже, она была испугана ничуть не меньше.
– А ты? – спросила она. Голос был женский. Да и очертания тела на самом деле тоже.
– Хотел бы я сам это знать… – пробормотал он, запоздало подумав, что, возможно, стоило прикинуться более осведомленным. Или хотя бы потребовать соблюдать очередность вопросов и ответов.
– Ты ничего не помнишь? – поняла она; ее голос разочарованно понизился. – Я тоже. Давно ты здесь?
– Несколько десятков минут, – пожал плечами он. – А может, часов. Я не уверен, что правильно воспринимаю здесь время. И это от того момента, что я пришел в себя. А до того… – Он снова пожал плечами.
– И я. Очнулась в запертой комнате, вся в бинтах. Какое-то время думала, что за мной придут и что-то объяснят. Потом стала кричать и звать. Потом поняла, что никто не придет. Стала биться о дверь… Вот и все. А ты? Ты ведь был снаружи?
– Моя дверь была открыта.
– Но что там? То есть вокруг?
– Ничего хорошего, – помрачнел он. – Я не знаю, где выход, если ты об этом.
– Это ведь не больница?
– Разве что в аду могут быть такие больницы…
– Но и не тюрьма? Я имею в виду… – Она огляделась по сторонам. – Слишком уж тут все загажено, даже для тюрьмы. И я выбила дверь камеры – где надзиратели, где тревога? Такое впечатление, что здесь уже много лет нет никого живого…
– Мы есть.
– Да. Слушай, надо же нам как-нибудь друг друга называть…
– Просто «Эй!» не подойдет?
– Лично я не хочу, чтобы меня звали просто «Эй!» И потом, вдруг мы найдем кого-то еще…
Или он нас найдет, мрачно подумал мужчина, но вслух ответил:
– Ну, учитывая обстоятельства, можешь называть меня Адам, – и поправил свое единственное одеяние.
– Тогда я – Ева, – легко согласилась она. – Учитывая обстоятельства. – Кажется, она только сейчас сообразила, что на ней нет даже такой одежды. Впрочем, голой под всеми этими повязками она тоже не выглядела. Смутилась ли она, под бинтами опять-таки невозможно было разглядеть.