Отчаянное поколение
Шрифт:
Темные волосы Отто выгорели на солнце, бледная кожа покрылась легким налетом болезненной желтизны, взгляд потяжелел, навсегда утратив блаженную безмятежность юношеских лет.
– Справедливость не для войны, - отрезает Франц.
– Ты пойми, Отто, что понятия зла и добра никогда не приобретут четкие очертания, они неустойчивы, они слишком субъективны. Русские, те самые русские, которых ты защищаешь, они понятия не имеют, что во вражеском батальоне найдется искренне сочувствующий им солдат. Ты для них - немец, который
– Я не...
– шепчет Отто.
– Молчи, - вновь обрывает его Франц; он заметно сердится.
– Они ненавидят тебя, потому что ты захватываешь русские земли и убиваешь их товарищей. И им плевать, что у тебя в голове, Отто. На тебе немецкая форма, ты держишь в руках немецкую винтовку, ты говоришь по-немецки, ты - немец, и тебе никогда не отмыться от этого дерьма. Но ты можешь попытаться, никто тебя не держит. Хочешь перейти на их сторону? Тогда они заставят тебя убивать своих. Это - справедливо? Справедливо, ответь мне?
– Я не знаю, что мне делать, - говорит Отто.
– Воевать. Не за фюрера, а за тех, кто рядом, - роняет Франц.
Ноябрь 1942 года
В середине ноября выпадает снег. Отто стаскивает с себя каску, подставляя лицо колючим прикосновениям, которые приятным холодом обжигают щеки. Кругом голубеют мягкие сугробы в своей обманчивой невинности.
– Когда начнутся морозы, все заледенеет, - Франц встает рядом, кутается в шарф.
– Невозможно будет передвигаться быстро.
Рождество уже через месяц, и впервые Отто встретит его вне дома. С робкой осторожностью он думает о праздничных песнях, которые каждый год доносятся из старого радиоприемника, стоящего на секретере в гостиной, об имбирных пряниках и крепком глинтвейне — ему всегда разрешали попробовать немного в рождественскую ночь, - о запахе пышущих сдобным жаром булок, о заснеженных берлинских улицах, переливающихся искорками огней, и в груди становится жарко, словно он сидит возле полыхающей огнем печи.
– Там, дома, у тебя кто-нибудь остался?
– Отто поворачивается к приятелю, стараясь не кривить губы от нестерпимой тоски, гложущей его до костей. Франц едва заметно улыбается.
– Жена. Когда я уходил на фронт, она ждала ребенка.
*
Винтовки выходят из строя на четвертый день.
Те, что еще могут стрелять, унтер-офицер раздает солдатам, когда они входят в деревню, недавно покинутую партизанами.
– Проверьте все дома в округе, если кто-то остался внутри - не пощадите лишней пули. Вы не хуже моего знаете, как эти свиньи умеют прикидываться.
Отто
Каждый день кто-то умирает от холода или болезни, и со временем известия о новых смертях становятся такими же обыденными, как безвкусные консервы на завтрак.
Он бродит по чужим домам, вглядывается в фотографии, развешанные по выцветшим желтым стенам. Позабытая в спешке деревянная посуда, незаправленные постели, остывшие печи, плесневелые куски хлеба на столах. Что сталось с прежними жильцами, не знает никто: одни ушли в леса, примкнув к партизанам, другие бежали в города, чтобы защитить себя и своих детей.
Закрыв нижнюю часть лица шарфом, он поднимается по ступеням, тянет на себя дверь и ступает внутрь, отчего протяжно скрипят половицы; внезапно от стены отделяется тонкая тень, быстро исчезая за углом, и Отто неожиданно пугается, вскидывая вверх винтовку и неуверенно шагая из сеней в комнату. У девочки, что сидит на кровати, недетский тяжелый взгляд, толстая коса навыпуск, длинное туловище и серьезно поджатые тонкие губы. Между лавками торопливо пробегает черная кошка.
– Это твой дом?
– спрашивает он.
Девочка молчит, качая ногой, обутой в коричневый валенок. Отто старше ее на четыре года, может, на пять лет. Когда ему было тринадцать, отец только начинал подниматься по карьерной лестнице, став берайхсляйтером партии, и мальчика приняли в юнгфольк, где он впервые увлекся литературой, все свободное время просиживая в библиотеке. На улице тихо, снег ложится на землю рыхлыми белыми слоями, заметая следы от сапогов.
– Уходи, беги в лес, - Отто старается не смотреть на подростка, надвигает каску на лоб, чтобы не было видно его растерянного взгляда.
– Пожалуйста, уходи, - он делает сбивчивые жесты руками, указывает на окно.
На его удивление, девочка правильно воспринимает сказанное на незнакомом языке, осторожно соскальзывая с высокой, плотной кровати и подходя к окну. Несмотря на мороз, Отто чувствует, как от напряжения потеют ладони, а щеки наливаются румянцем. Девочка распахивает раму, взбирается на подоконник и спрыгивает вниз. Есть надежда, что она останется незамеченной, если успеет скрыться между деревьев.
Через десять минут Отто несколько раз обходит дом, подошвой сапога затирает едва заметные следы, припорошенные снегом, и возвращается в роту, опоздав на обед.
Взвод неспешно растекается по улице, занимая самые большие дома, в которых можно обосноваться вчетвером или впятером. Франц держит на коленях черную кошку - единственную обитательницу опустевшего жилища.
– Сегодня я в первый раз расстрелял русского, - тихо хвастается молодой солдат своему соседу, расположившегося на полу около печи.