Оtцы и деtи
Шрифт:
– Я вот уже два месяца не сплю… Все жду, что за мной придут… Сначала как-то держалась, следователю сказала, что ничего не знаю, думала, время пройдет, и все забудется… А оно все не прохо-одит… – от рыданий она не могла больше говорить.
«Лет восемнадцать, – прикинул ПП, доставая носовой платок. – Двадцати точно нет. Ребенок еще совсем. Что творится-то, а?»
– Я не следователь, – сказал он, протягивая Юле платок. Потом опустил стекло и поманил охранника.
– Расплатиться хотите? Вон там терминал. – Парень бросил внимательный взгляд на Кирсанова и сказал: – Давайте деньги, я вам талон принесу.
– Принеси нам воды, – Павел Петрович
– Воды?!
– Девушке плохо, а я ее оставить одну не могу, – Кирсанов кивнул на плачущую Юлю. – Сдача твоя.
– Я не официант! – обиделся парень.
– Сколько? – равнодушно спросил ПП.
– Ладно, сейчас принесу.
Парень взял деньги и скрылся в ближайшем магазине. У опущенного шлагбаума нервно сигналила черная «Хонда». Юля рыдала взахлеб. Кирсанов молчал. Вернулся охранник с водой. Потом Юля, всхлипывая, пила воду. Водитель черной «Хонды» орал на охранника. Тот огрызался. Кирсанов тупо смотрел на них, не понимая, о чем это?
«Хонда» припарковалась рядом, водитель вышел из машины, намеренно громко хлопнув дверцей, и зло посмотрел на Кирсанова. Павел Петрович усмехнулся и перевел взгляд на Юлю.
– Успокоилась? – мягко спросил он, глядя на шагающего к магазину водителя «Хонды».
Обычная московская суета. В огромном городе такая теснота, что вероятность скандала на квадратный метр московского пространства возникает ежеминутно. Но люди выбирают именно такую жизнь, чтобы, стоя часами в мертвых пробках и проклиная этот город, раз за разом отдаваться ему за его большие деньги, и вечерами, роняя истерзанное тело на диван перед телевизором, совать в рот утешительную мысль-конфетку: «Зато я в Москве».
«Мне надо уехать, – подумал Павел Петрович. – Я больше не хочу в этом участвовать».
Юля сделала еще пару глотков и замерла.
– Теперь расскажи: как все было? – все так же мягко сказал Кирсанов, боясь спугнуть девушку.
– Я не хотела с ней дружить… Это все мама… «У Риты папа-депутат, таким знакомством не пренебрегают. Авось и ты неплохо устроишься. Чернов тебя помощником возьмет, если дочка попросит. Он ей ни в чем не отказывает». Характер у Ритки был не подарок. Заносчивая очень. Хотя не очень красивая и не особо умная. Но чего не купишь за деньги? – усмехнулась Юля.
– А она почему с тобой… дружила? – Павел Петрович не мог отделаться от мысли, что разговаривает с ребенком. Как там все еще по-детски. Наивно и жестоко. Дети ведь очень жестоки, они еще плохо умеют притворяться и лгать. Поэтому обидные слова вылетают из их уст так же легко, как перья из вспоротой подушки. Но царапают они пребольно, хотя сама подушка мягкая.
– Я нравилась ее родителям, – пожала плечами Юля. – Они боялись, что Рита попадет в дурную компанию. А ей ведь ни пить нельзя, ни… – она осеклась.
– Ну, продолжай. Наркотики, танцы до упаду в ночном клубе. Больной девочке много чего нельзя. А ведь ей хочется.
– Да, – кивнула Юля. – Ей очень хотелось. Денег-то много. А траты – только на лекарства.
– В восемнадцать лет это трудно принять, – кивнул ПП.
– Мы познакомились, когда документы в универ подавали. Только я международную журналистику не потянула. Там ведь одни крутые. У меня попроще специальность. Ритка меня постоянно подкалывала, тупой называла. Высмеивала мою обувь, одежду, украшения. Понятно, у моей мамы столько денег нет, сколько у ее отца. Я вовсе не тупая! Мне оценки за знания ставили, а не за деньги, как ей! Думаете, не обидно?
– Дружба по расчету так же тяготит,
– Вы и это знаете?!
– Я разговаривал с Игорем.
– Вы вообще кто?! Зачем вам это надо?!
– В это дело оказался замешан мой племянник, – объяснил Павел Петрович.
– А… Вот почему мне ваше лицо показалось знакомым! Я его сразу заметила, этого красавчика. С ним еще был парень, который потом пытался Ритку откачать. Я даже пыталась его склеить.
– Моего племянника или того, другого?
– Кого-нибудь, – пожала плечами Юля. – Игорю назло. Не знаю, что на меня нашло. После года такой «дружбы» я Ритку возненавидела. С ней было скучно. Туда нельзя, сюда нельзя. И на Игоря все время пялится. Он меня про нее расспрашивал. Мне это не понравилось.
– Справки, значит, наводил, – кивнул Кирсанов. – Ты сама в тот вечер наркотики употребляла?
Юля отвела глаза.
– Скажи: зачем ты это сделала? – тихо спросил Павел Петрович.
– От отчаяния, наверное. Почему все ей? Надоело быть тряпкой, о которую она вытирает ноги. А мне, чтобы хорошо устроиться, надо это терперь! А ей все мало! Она еще и парня у меня увела! И что, так будет всегда?! А если она вдруг в аварию попадет, мне ей свою почку отдать? Или, может, обе? Я сама не понимала, что делаю, когда бросила ей в сок эти чертовы таблетки! Да и не думала, что ей станет так плохо. В какой-то момент я испугалась и…
– Кинулась звать на помощь? Ты же не медик, – Кирсанов вздохнул. – Не знаешь, что диабетику совсем немного надо, чтобы наступила кома. Значит, это было спонтанно, от злости, ненависти и отчаянной зависти. Да, самые большие глупости совершаются в состоянии, когда боль сильнее страха. Но потом боль проходит, и страх сменяется отчаянием: что же я наделал?! Но изменить уже ничего нельзя. Теперь ты не спишь, вздрагиваешь от каждого звонка и надеешься, что со временем это пройдет. Нет, девочка, не пройдет. Ты теперь все время, каждый день, каждую минуту будешь ждать кары, которая тебя настигнет. И все, что с тобой случается, все беды, принимать за эту кару. Мало того. Ты прекрасно понимаешь всю тяжесть совершенного тобой греха. Отныне ты будешь бояться всего. Влюбляться, потому что смерть может отнять у тебя любимого. Рожать, потому что будешь бояться потерять ребенка. Каждый чих станет для тебя симптомом смертельной болезни. Потому что жизнь за жизнь. Ты ведь прекрасно это понимаешь. И не ты будешь выбирать, кому из близких людей умереть за убитую тобой подругу. Это страшно.
– И что мне теперь делать? – Юля умоляюще посмотрела на него заплаканными глазами. Тушь размазалась, веки опухли, нос покраснел.
– Откуда я знаю? – пожал плечами Павел Петрович.
Он думал в этот момент о себе. Он ведь не просто так прессовал Женьку Базарова. Прекрасно видел, как смотрит на него Феня, как ловит каждое Женькино слово Аркадий, видел, что ему, Павлу Петровичу Кирсанову, Евгений Базаров не уступает ни в чем. А в чем-то даже превосходит. Это был яркий представитель того самого поколения, которое, как предполагал ПП, и отправит его собственное поколение в безнадежную отставку. Ревность, зависть, страх – все те чувства, которых Павел Петрович у себя даже не подозревал, все они оказались в наличии. Да захоти Базаров увести Феню у мужа, она бы не устояла. Вот этого-то Павел Петрович Женьке простить не смог.