Отцы-основатели. Весь Саймак - 7.Игра в цивилизацию

Саймак Клиффорд Дональд

Кормилец, надо же! Может, хочет его умаслить? Через некоторое время Сипар начнет ныть, чтобы бросить охоту и вернуться на ферму. С другой стороны, если подумать, он и на самом деле кормилец этой компании бесполых существ. Слава богу, кукуруза хорошо прижилась на красной, упрямой почве Лейарда — добрая старая кукуруза из Северной Америки. На

Земле ее скармливают свиньям, делают из нее хлопья к завтраку, а здесь, на Лейарде, она стала основной пищей для осевших кочевников, которые до сих пор не могут отделаться от скептицизма и удивления

при мысли о том, как это можно выращивать пищу, вместо того чтобы искать ее по лесам.

«Кукуруза из Северной Америки на Лейарде растет бок о бок с вуа,— размышлял он.— Так оно и идет. Что-то с одной планеты, что-то с другой, еще что-нибудь с третьей, и таким образом при широком сотрудничестве планет возникает общая космическая культура, которая в конце концов, через несколько тысяч лет, может быть, создаст мир куда более разумный и понимающий, чем тот, что существует сегодня».

Он высыпал себе на ладонь немного рокахомини и положил мешочек обратно в карман.

— Сипар.

— Да, господин?

— Ты не испугался сегодня, когда донован хотел на нас напасть?

— Нет, господин. Донован не может на меня напасть.

— Ясно. Ты сказал, что донован для тебя табу. А может так быть, что и ты табу для донована?

— Да, господин. Мы с донованом росли вместе.

— Разумеется,— сказал Дункан.

Он бросил в рот пригоршню муки и запил ее глотком затхлой воды. Потом с трудом прожевал получившуюся кашу.

Конечно, можно продолжать в том же духе и спросить: где, как и когда донован и Сипар могли вместе расти, но смысла в этом не было. Вот в такую сеть и попадал все время Шотвелл.

«Я почти уверен, что эти паршивцы водят нас за нос»,— сказал он себе.

Что за фантастическая компания! Ни мужчин, ни женщин — одни «штуки». И хоть среди них не найдешь младенцев, ребятишек старше восьми-девяти сколько угодно. А если нет младенцев — откуда берутся восьмилетние дети?

— Я так думаю, что другие твои табу, ходульники и крикуны, тоже росли с тобой вместе? — спросил он.

— Ты прав, господин.

— Ну и детский сад у вас был,— сказал Дункан.

Он продолжал жевать, глядя в темноту за кругом огня.

— В кустах что-то есть, господин.

— Я ничего не слышал.

— Чуть слышно. Кто-то бежит.

Дункан прислушался. Сипар был прав: какие-то мелкие зверюшки бегали в чаще.

— Наверно, мыши,— сказал он.

Он проглотил рокахомини и запил ее глотком воды, чуть не поперхнувшись.

— Отдыхай,— сказал он Сипару — Я тебя потом разбужу, чтобы самому соснуть.

— Господин, я останусь с тобой до конца.

— Ну что ж,— сказал Дункан, несколько удивившись,— Это очень благородно с твоей стороны.

— Я останусь до смерти,— заверил Сипар.

— Не перенапрягайся, — сказал Дункан.

Он поднял ружье и пошел к водоему.

Ночь была тихой, и земля сохраняла ощущение пустоты. Было пусто, если не считать костра, водоема и маленьких мышей, бегающих в кустах.

И Сипара, который

улегся у костра, свернувшись калачиком, и мгновенно заснул. Он был гол, и в руках у него не было оружия. Он был голым животным — не человеком еще, гуманоидом,— и все же у него была цель, которая порой ставила в тупик. Утром при одном упоминании имени Циты он дрожал и в то же время ни разу не потерял следа. Он полностью лишился самообладания на бугре, где они нашли и потеряли Циту, а теперь он готов до смерти не покидать Дункана.

Дункан вернулся к костру и коснулся Сипара носком башмака. Тот сразу проснулся.

— О чьей смерти? — спросил Дункан.— О чьей смерти ты говорил?

— О нашей, конечно,— сказал Сипар и снова заснул.

3

Дункан не увидел стрелы. Он лишь уловил ее свист и почувствовал дуновение воздуха возле шеи, и тут же стрела впилась в ствол дерева за его спиной.

Он отпрянул в сторону и укрылся за грудой камней. Почти инстинктивно его палец перевел затвор на автоматическую стрельбу.

Скорчившись за камнями, он осторожно выглянул. Ничего не видно. Деревья хула поблескивали под солнцем, колючие кусты были серыми и безжизненными, и единственными живыми существами казались три ходульника, мрачно шагавшие в полумиле от Дункана.

— Сипар,— прошептал он.

— Я тут, господин.

— Лежи. Он все еще где-то здесь.

Кто бы это ни был, он здесь и ждет, когда сможет выстрелить вновь. Дункан поежился, вспомнив дыхание стрелы возле горла. Черт знает что за смерть для человека — где-то в лесу, со стрелой в горле. И перепуганный до смерти туземец спешит со всех ног домой.

Он опять перевел затвор на одиночные выстрелы, отполз в сторону и перебежал к куще деревьев, возвышавшихся на пригорке. Отсюда он мог подойти к тому месту, откуда была пущена стрела, с фланга.

Он оглядел местность в бинокль. Никаких следов. Тот, кто в них стрелял, успел скрыться.

Он вернулся к дереву, в которое вонзилась стрела, и вытащил глубоко впившийся в кору наконечник.

— Можешь выходить,— сказал он Сипару,— Там никого нет.

Стрела была сделана на удивление грубо. Древко было неоперено, и казалось, что его обрубили камнем. Наконечником служил необработанный кусок кремня, подобранный в сухом русле реки, — он был примотан к древку полоской крепкого, но гибкого луба дерева хула.

— Ты узнаешь ее? — спросил он Сипара.

Проводник взял стрелу, осмотрел.

— Это не мое племя.

— Разумеется, не твое. Твои охотники не стали бы в нас стрелять. Может, другое племя?

— Очень плохая стрела.

— Я знаю. Но ею можно убить с таким же успехом, как и хорошей. Ты ее узнаешь?

— Никакое племя не делало этой стрелы,— заявил Сипар.

— Может, ребенок?

— Что здесь может делать ребенок?

— Я тоже об этом подумал,— согласился Дункан.