Отцы-основатели. Весь Саймак - 8.Театр теней
Шрифт:
— Скорее всего,— согласился наконец пузырь,— так все и было.
И, конечно, именно так все и было.
Рабочие вынуждены были последовать за своими рабочими местами — или остаться, чтобы умереть с голоду. Лишенные возможности продать свои городские дома, на которые уже почти через сутки не было никакого спроса, они согласились на жизнь в трейлерах; и вскоре возле каждого небольшого промышленного предприятия вырос трейлерный лагерь.
Чем дальше, тем, по-видимому, больше нравилась им жизнь в трейлерах, хотя не исключено, что они просто боялись строить дома при мысли, что все может повториться,— не строили даже те немногие, кто мог позволить себе это, но большинство и не имело на это средств. А может
Культ вещей был отринут. Снова возникла кочевая жизнь.
Первым сыграл свою роль страх, а затем свобода, свобода от имущества, свобода встать и ехать без оглядки, а также — профсоюзы.
Трейлеры покончили с гигантскими профсоюзными организациями. Профсоюзные боссы и бизнесмены, которым в свое время удавалось держать под своим контролем крупные профсоюзные организации, оказались совершенно беспомощными перед сотнями разбросанных единиц, на которые раскололись большие местные союзы. Но в каждом отдельно взятом стане местный профсоюз приобрел новую власть и значение. Он способствовал сплочению людей в крепкое единое сообщество. Он стал близок каждой семье, потому что удовлетворял ее интересы. Профсоюзное движение, если говорить с точки зрения простых людей и их интересов, обеспечивало существование трейлерных станов и их кочевой жизни.
Я еще много чего могу рассказать о них,— сказал пузырь,— Они представляли собой весьма активную группу. Вели дела на фабрике куда лучше, чем я, всегда знали о дефиците и совершенствовали технологию. За двадцать лет, что работали здесь, они, по сути дела, перестроили производство полностью. Именно на это они и напирали при переговорах. Я объяснял им, что они делали это для себя же, тут они и взъелись и уехали все как один.
Он постучал трубкой об изгородь, выбивая из нее табак.
— Знаете ли,— продолжал он,— не очень уверен, но думаю, что, по всей видимости, у новых бандюг, которые прибудут сюда со дня на день, переделка всех этих наспех состряпанных сооружений, оставшихся от только что отбывших бродяг, займет не больше месяца. Вся моя надежда только на то, что они примутся за это не так скоро и не раздолбают все мое заведение.
Он рассеянно погладил свою трубку.
— Нет, поверьте, я хотел бы понять этих людей — просто для себя, раз уж ничего другого я не могу. Ведь стан-то был хороший, в основном здравомыслящий. Они были старательные работники, и, вплоть до последних дней, с ними было легко ладить. Большинство из них жили вполне нормально, но было в них что-то, чего я не могу взять в толк. Что-то вроде суеверия, и оно все возрастало. Они разработали огромный регистр запретов и, черт бы их побрал, как бы заклинали, заручались чьей– то поддержкой. Вы, конечно, скажете, что и мы не без греха — скрещиваем, например, пальцы рук, или плюем через левое плечо, или еще там что-то,— но мы ведь сами посмеиваемся над этим. У нас это скорее от нежелания расставаться с какими-то символами, связывающими нас с нашим прошлым. Но готов поклясться, эти дикари всерьез верили во все это, они этим жили.
— Сказанное вами,— отозвался Эмби,— лишний раз подтверждает мою мысль о том, что культура деградировала и стала эквивалентной культуре древних кочевников и, вероятнее всего, упала даже глубже, чем я думал. Почвой для этого стала жизнь изолированными, небольшими племенами. В более интегрированной среде нет места подобным суевериям, их убивает ирония; но в отгороженных клочках земли они глубоко пускают корни и произрастают…
— Хуже всего обстоят дела с фермерскими станами,— сказал пузырь — Они танцуют мумбу-джумбу, чтобы вызвать дождь, колдуют ради хорошего урожая и делают много еще всякой всячины.
Эмби кивнул:
— Логично. В самой земле и в зерне уже заложена какая-то тайна, они продолжают мистицизм. Вспомните, какое обилие мифологических сюжетов, связанных с земледелием, возникло еще в доисторические времена — обряды в честь урожайного года, лунный календарь посевов и множество других фетишей.
Он сидел на каменной изгороди и смотрел вдаль; казалось, он вернулся в темные глубины начала человечества и слышит шаги огрубевших ног, ритуальное пение, вопли терзаемой жертвы.
На следующий день, выехав на вершину холма, они увидели фермерский стан. Он располагался на опушке небольшой рощицы, немного в стороне высились элеваторы, а вокруг стана, на разбежавшихся во всех направлениях равнинах лежали в золоте и зелени необозримые поля.
— Вот место, где бы я с пребольшим удовольствием поселился,— сказал Джейк,— Тут и детей растить хорошо, и, как я погляжу, работенка не на убой. У них тут почти все работы механизированы, разъезжай себе на тракторе, или на комбайне, или на сеновязалке, или на чем-нибудь еще. Прекрасная, здоровая жизнь — полно солнца и свежего воздуха и к тому же страну посмотреть можно. Соберем урожай и всей оравой, прихватив скарб, тронемся в путь. И отправимся или на юго-запад за салатами и за другими овощами, или даже прямо на юг, на берег океана, за фруктами. А как по-вашему, док, на юге есть зимние фермы, вы не знаете?
— Нет, не знаю,— ответил Эмби.
Он сидел рядом с Джейком и наблюдал, как тот правит машиной. Лучше Джейка, решил он про себя, никто с машиной не управится, с ним чувствуешь себя в полной безопасности и совершенно спокойно. Он никогда не гонит, не рискует и хорошо понимает машину.
На заднем сиденье дети устроили «кучу-малу», и Джейк обернулся к ним:
— Эй, вы, малышня, если вы сейчас же не успокоитесь, я прямо здесь останавливаю авто и начинаю всех по очереди пороть. Вы, чертенята, отлично ведь знаете, что, будь здесь ваша мама, не стали бы устраивать весь этот базар. Она бы надрала вам уши и заставила сидеть смирно.
Дети, не обращая на него внимания, продолжали свою возню.
— Я вот думаю,— обратился Джейк к Эмби, считая, по– видимому, что его отцовский долг выполнен,— что это самый ловкий ход в вашей жизни. Только, может, вам стоило бы пораньше так сходить. Все говорит за то, что такому образованному человеку, как вы, нечего беспокоиться, для него всегда найдется местечко, в любом стане. Похоже, у них не так уж много образованных людей, а образование, я всегда это говорил, образование — это все. Сам-то я не получил никакого образования, может, поэтому и остался бедняком. Пока мы жили там, в городе, я больше всего терпеть не мог, что мои дети бегают по улице и ничему не учатся. Мы уж с Мерт из кожи вон лезли, чтобы помочь им, но что мы могли им дать, кроме нашего алфавита,— какие из нас учителя.
— Вполне возможно, что в станах есть свои школы,— предположил Эмби,— Я, правда, никогда ничего о них не слышал, но знаю, что у них есть что-то вроде университетов, а прежде чем идти в колледж, необходимо хотя бы получить начальное образование. Я склонен думать, что станы зиждутся на хороших общественных программах. Стан — это что-то вроде деревни на колесах, и, скорее всего, в них соблюдаются те же порядки: там должны быть и школы, и больницы, и церкви, и все, что сопутствует жизни в городах и деревнях, хотя на всем этом, как мне представляется, лежит отпечаток тред-юнионизма. Культура — вещь странная, Джейк, но обычно в основных своих чертах и по своим результатам она почти везде одинакова. Различия в культурах примерно такие же, как различия в подходах к решению одинаковых проблем.