Отцы-основатели
Шрифт:
Ольгу с детства воспитывали в русских традициях, так как это понимали русские эмигранты – то есть самовар, сарафан, коса до пояса и Достоевский, Толстой, Чехов, Бунин в качестве культурной программы. Конечно, в чрезмерных количествах такая программа способна взбунтовать и буриданова осла. Едва окончив лицей, Ольга обрезала косу, переоделась в джинсы и ушла жить в студенческий кампус при университете. Свою начальницу она, как бы это сказать, слегка недолюбливала, считая ее чокнутой дурой, почти что сумасшедшей, зацикленной только на своем феминизме. Парней Ольга любила, но в ее представлении они должны были быть одновременно и умными и сильными,
Среди юношей и девушек, учившихся в лицее Эжен Ионеску и поехавших на праздник к теплому морю, были еще двое русских учеников. Одна из них – Марина Жебровская из выпускного класса, которую французские соученики звали Марин – роскошная семнадцатилетняя блондинка, тоже, как Ольга, представляющая старые семьи русской эмиграции. Вторым был Николай Петровских – шестнадцатилетний сынок бежавшего из России в связи с уголовным делом нового русского, мальчик этот был Ольге крайне несимпатичен из-за свой заносчивости и брезгливого пренебрежения соучениками. Почему родной папенька со всеми его честно сжиженными миллиардами, которые он увел с государственных подрядов, не отдал сынка в частную школу – было для Ольги загадкой, но у беглого нувориша, видимо, были свои принципы. Например, никогда не платить за то, что можно взять бесплатно.
Остальные ученики представляли из себя полный социальный срез парижского пригорода. Не совсем дно, но и не кварталы для богатых. Одна девушка-метиска, порождение бурной любви француженки и заезжего араба, прикидывающегося шейхом; и один юноша-мулат, чьи родители переехали с Мартиники поближе к столице в поисках счастливой жизни. Остальные же их соученики происходили из местные французов с самыми что ни на есть исконными корнями; и несмотря на это, особых перспектив жизни не имели, поскольку безработица среди молодежи во Франции достигает двадцати пяти процентов, а среди выпускников бесплатных государственных школ она еще выше.
Итак, все в этом автобусе спали, один только водитель, сорокачетырехлетний Ален абд аль Рашид (француз-алжирец в третьем поколении) бодрствовал, внимательно вглядываясь в ночную дорогу, пустынную в этот час. Из-за ее извилистости он не рисковал разгоняться больше пятидесяти километров в час, а сейчас даже еще больше сбросил скорость в том месте, где почти сразу после выезда из Суссана дорога, огибая подножье холма, проходила через небольшой лесной массив. И вдруг свет фар уперся в появившееся прямо впереди на дороге колеблющееся пятно непроглядной черноты.
Водитель едва успел ударить по тормозам, как тяжелый двадцатипятитонный автобус, оставив на асфальте короткие, будто обрезанные тормозные следы, нырнул в это чернильное пятно, которое поглотило его весь без остатка. Асфальт под колесами кончился и тяжелую машину затрясло на ухабах поросшего редкими соснами косогора. Потом прямо перед капотом в свете фар выросло огромное дерево… Последовал тяжелый удар, сопровождаемый звуком выбитого лобового стекла – и автобус, перекосившись на правую сторону, остановился. Изумленная тишина, продержавшись около десяти секунд, взорвалась отчаянными криками.
– Что происходит?! Что происходит? – кричат напуганные, неожиданно разбуженные люди, непонимающе озираясь вокруг.
Но громче всех паникует мадмуазель Люси. Она исступленно визжит, выкрикивая нечто нечленораздельное, и понять ее абсолютно невозможно.
Первой пришла в себя Ольга. Она расстегнула ремень безопасности
Это та самая аномалия, через которую четыре месяца назад проникли в каменный век основатели клана Огня, совершив длительное путешествие под материком Европа, снова вынырнула на поверхность на юге Франции. Только в этот раз она двигалась гораздо быстрее, чем тогда под Петербургом. Еще полчаса назад ее не было на этой дороге, полчаса спустя ее уже там не будет.
30 сентября 1-го года Миссии. Суббота. Около полуночи. Примерно два километра юго-западнее Большого дома.
Ольга Слепцова.
Я, довольная и утомленная, блаженно дремала в своем кресле под убаюкивающее урчание мотора и покачивание автобуса. Все случилось так неожиданно, а переход от сладких сновидений к жуткой реальности катастрофы был таким внезапным, что сначала я подумала, что я все еще сплю, и происходящее в автобусе – это просто снящийся мне кошмар. Секундная тишина после удара сменилась страшным криком барахтающихся, перепуганных людей. Плач, вопли, чья-то исступленная молитва – вся эта какофония ужаса наполняла все мое существо осознанием чего-то непоправимого. Парни орали громче девчонок, а яростнее всех, как сирена атомной тревоги, вопила сама мадмуазель Люси.
За окном неприветливо чернел довольно странный, непривычный ночной пейзаж. Однако мне было не до разглядывания видов – нужно было как можно быстрее разобраться в ситуации и по возможности остановить панику.
Я отстегнула ремень безопасности и, привстав со своего места, посмотрела вперед, чтобы составить хотя бы приблизительное представление о произошедшем. Тускло-синеватое дежурное освещение усиливало впечатление катастрофы, придавая всему оттенок некоторой жутковатой потусторонности. Мне был виден перекошенный вправо салон автобуса, на полу валялись попадавшие с полок сумки учеников, а впереди моему взору предстало покрытое паутиной трещин, наполовину выбитое лобовое стекло, причем само отверстие приходилось как раз напротив места водителя.
Встав со своего места в самой задней части салона и цепляясь руками за покосившиеся спинки сидений, я прошла вперед по салону, пытаясь успокоить кричащих и плачущих лицеистов, говоря им, что все кончилось, мы все живы и при этом не тонем, не горим и в нас никто не стреляет… А ведь я была всего-то на шесть-восемь лет старше, чем они, и в глубине души отчаянно трусила, даже еще не понимая, что же с нами произошло – но я была старше их, считалась взрослой и должна была держать себя в руках. А эта мадмуазель Люси – чего она там орет будто резаная, из-за ее недостойного поведения я не могу окончательно успокоить учеников. Интересно, почему это она так надрывается, ведь, насколько я могу теперь судить, не произошло ничего по-настоящему страшного…