Отдаляющийся берег. Роман-реквием
Шрифт:
В неоновых отсветах из прелестного её рта клубился пар, я крепче и крепче прижимал её к себе, без умолку шепча: «Цав?д танем, цав?д танем, цав?д танем», и на глазах у меня наворачивались слёзы нежности и неизъяснимой любви к Рене, переполнявших мне душу.
— Лео, — тихо и как-то насторожённо шептала Рена, — всякая девушка или женщина, не имеет значения, мечтает видеть подле себя настоящего мужчину — сильного, решительного, доброго и понимающего, чтобы чувствовать себя с ним любимой, желанной и защищённой. Жизнь не самое главное из того, что есть у человека. Куда важнее любовь, вера и безоглядная
Я поднял взгляд, и бурная волна нежности, как и чуть раньше, захлестнула меня; в волшебно-голубых глазах Рены тоже появилось озерцо слёз, лучившееся сияющим светом.
— Рена, Рена, бесподобная моя Рена, — задыхаясь ликованьем и волненьем и с необычайно сильно колотящимся сердцем вымолвил я, но не успел ничего сказать, меня прервал голос Роберта.
— Братан, — не выбравшись из машины, издали радостно воскликнул Роберт, — у весельчака веселья не убудет, ох и повеселимся! — воодушевлённо сказал он. — Снегу и морозу не под силу помешать нам, и мы достигнем благой нашей цели.
Мы разделись в гардеробной на первом этаже и поднялись в ресторан, где Роберт загодя заказал столик. Роберт пришёл не один, а со своим другом Зармиком. Подвижной и деятельный наподобие Роберта, Зармик тоже работал прежде в министерстве связи, но затем уволился оттуда и занялся торговлей, переправлял в Москву фрукты и овощи.
Со своими густыми пышными усами Зармик вовсе не походил на армянина; коренной нахичеванец, он говорил по-азербайджански на нахичеванский манер, произнося, к примеру, не Нахичеван, а Нахцван.
«Я из Агулиса, — говаривал Зармик. — Знаете, чем агулисцы знамениты? — со смехом вопрошал он. — Мы экономны. Кладём в банку сыр, намазываем банку хлебом и едим».
Оба они были со своими девушками — Лией и Симой. Лию я видел много раз, она давно встречалась с Робертом, а с ясноглазой и белокожей Симой, жившей в Забрате, посёлке под Баку, и тоже носившей фамилию Махмудова, сталкивался впервые. В просторном зале на втором этаже, откуда весь город с мерцающими своими огнями был как на ладони, под песни и музыку самозабвенно танцевали, без конца шутили, беззаботно смеялись.
Зармик рассказал анекдот, смахивавший на сказку. «Мужик удит у реки и вдруг вытаскивает из воды серебряную рыбку, — повествовал он. — Рыбка обращается к нему на человечьем языке: братец, отпустишь меня — выполню твоё желание. Мужик был патриотом, показал серебряной рыбке карту Армении времён Тиграна Великого и сказал: Хочу Армению от моря до моря. Серебряная рыбка смотрит на карту, соизмеряет её в уме с нынешней политической и территориальной ситуацией и говорит: я бы с радостью, да для такого дела нужна хватка золотой рыбки. Прости, пожелай чего-нибудь ещё. Мужик чуть было не рехнулся и не слопал серебряную рыбку, но вспомнил кое-что и говорит: дома у меня три дочки засиделись, выдай их замуж — отпущу.
Мы громко расхохотались — и анекдот был остроумный, и рассказывал Зармик со смаком.
Потом мы с Реной танцевали испанское «Фламенко» и, видимо, танцевали неплохо, особенно Рена — вдохновенная, восхитительная, прямо-таки воплощённая прелесть в сверкающем ярко-красном длинном платье с широким вырезом, — потому что прочие пары вскоре подались назад, оставили танцевальную площадку нам двоим, образовали круг и, подбадривая нас, энергично захлопали в такт музыке.
Вечер удался, и мы не заметили, как пролетело время.
— Пусть Новый год принесёт всем нам новую радость, — провозгласил Роберт заключительный тост. — Пусть он принесёт всем счастье! Уверен, так оно и будет, и год окажется благоприятным. Иной раз — как, например, сегодня — жизнь одаряет человека неповторимо счастливыми мгновеньями. У счастья нет завтрашнего дня, нет и вчерашнего, оно не помнит минувшего, не задумывается о грядущем, оно признаёт исключительно настоящее и длится не целый день, а краткие часы, минуты, может, и секунды, и его тайна в том, чтоб эти секунды, которые стоят порою всей жизни, повторялись по возможности чаще. С Новым вас годом, дорогие мои! Встретимся здесь же, в прекрасном этом зале, 23 февраля, в день Советской армии, в шесть вечера. Согласны?
— Согласны! — с весёлым единодушием откликнулись все и с задорным звоном сдвинули в знак согласия хрустальные бокалы.
Нам, увы, не удалось встретить двадцать третье февраля в шикарном «Гюлистане», как мне не удалось исполнить обещание, данное новогодней ночью маме, — привести Рену к ним с отцом в гости восьмого марта.
И вообще начался новый год отнюдь не благоприятно. Рена простыла и слегла, я ходил в расстроенных чувствах до тех пор, пока она не поправилась и мне не удалось наконец увидеть её.
В конце января в редакции разразился скандал между Тельманом Карабахлы-Чахальяном и сотрудником его отдела Геворгом Атаджаняном. «Или я, или он, — нервно расхаживая по коридору с взятой у кого-то, да так и не раскуренной сигаретой в руке, повторял Тельман. — Всё, клянусь моими сынками-двойняшками, что растут на мои тридцатитрёхпроцентные алименты, пойду к председателю. Мышка, она маленькая, да как угодила в большущий кувшин, разом испоганила, что там было. Потому как поганая мышь. Удачу мою похерил, жизнь мою поломал, в сахарную болезнь меня вогнал. Кто привёл сюда этого паршивца?»
Дело было не только в том, что два взрослых мужика перед всем коллективом поносили друг друга самыми последними словами. Своими нравами и повадками оба они стоили один другого, их скандалы и разборки давно стали притчей во языцех, но досадно, что про них узнало и руководство комитета.
В кабинете председателя комитета Эльшада Гулиева состоялся пренеприятный разговор. При нём присутствовали заместители председателя, все главные редактора, секретарь первичной парторганизации, председатель профкома. Человек около тридцати.