Отдам осла в хорошие руки
Шрифт:
— Гончарова! — говорит она моей маме, подкалывая на мне скроенные половинки платья. — Зачем дитю это пианино?! Лучше выучите ее лепить людям фальшивые зубья, будет больше пользы. И во дворе наконец будет тихо от ее музыки.
Тетя Таня — хранительница традиций. Она следит, чтобы к Новому году для детей украсили елку, растущую почти в центре двора. Чтобы летом повесили качели. Она дает команду всем нашим женщинам мыть окна весной и осенью.
— Девочки! — кричит она в воскресенье со своего балкончика. — Моем окна!
И все бросают свои дела и моют. Мы с мамой тоже.
Тетя
— Что ты кормишь этого дурака без пользы! — кричит Паштарица.
— Он как раз не дурак! — парирует тетя Таня.
— А что, я, по-твоему, дурак? — ищет конфликта Паштарица.
— И ты не дурак, — миролюбиво объясняет тетя Таня, — вы оба умные. Только вот умы у вас разные.
Паштарица удаляется, с кастовым высокомерием вручив Мише метлу. А тетя Таня продолжает поучать соседок, моющих окна.
— Гончарова! — кричит она через двор в наши окна. — Я давно хотела вам сказать, зачем вы носите белый воротничок? Ви что, училась в гимназии? Или в иушла в монастырь? Носите вырез, откройте шею. Вот когда я была молодая, еще при румынах, я так открывала шею, что, когда выходила в лавку, весь город прекращал работу. А полицейские так засматривались, что из сигуранцы успевали сбежать все заключенные. Это сейчас я могу открывать только рот. И то, когда Паштарицы нет дома. Да… так что, женщины, — продолжает митинговать тетя Таня, — мойте шею на низкое декольте!
— Какая вы шутница, тетя Таня, — подлизываюсь я.
— Это не я шутница. Это Салтыков-Щедрин. — Тетя Таня ставит меня в тупик и уходит дошивать очередной шедевр.
Такие вот люди…
Мудрый Мотя
Мотя с детства мечтал стать миллионером. В школе он учился очень плохо. Всем двором его подтягивали по разным предметам. Но он был безнадежен. Лишь к математике он относился трепетно, с большим уважением. Его можно было понять: нужно же уметь считать будущие миллионы.
Кроме математики, он поклонялся только одному существу в мире — это была наша соседка, маленькая и нежная Мирочка. Мирочка объяснила ему, что если он хочет поступать на математический, то сначала должен вступить в комсомол. Мотя долго сопротивлялся, но подал заявление и стал готовиться. Во дворе устраивались репетиции, Мотю пытались подловить на разных каверзных вопросах, но, как у всякого неплохого математика, у Моти была хорошая память. И вот перед самым поступлением завкафедрой марксизма-ленинизма Терновский спросил:
— А почему ты хочешь вступить в ВЛКСМ?
Мотя честно ответил, что без этого не принимают на математический.
Возмущению Терновского не было предела. Он пошумел, а потом терпеливо объяснил, что ВЛКСМ — это передовые ряды молодежи. И что он, Мотя, хочет пополнить эти передовые ряды. Понятно?
Мотя понял. Но потом оказалось, что не совсем.
На заседание комитета комсомола белого от волнения Мотю сопровождала добрая Мирочка, член комитета школы по культмассовой
— А почему ты хочешь вступить в ряды ВЛКСМ? — больше для проформы спросил комсорг школы, уже заполняя Мотину анкету.
— Хочу пополнить… Хочу пополнить… — бормотал уставший от усилий Мотя. — Хочу пополнить… ряды погибших, — с облегчением выдавил наконец он.
— Ты таки пополнишь! — ахнула Мирочка и закрыла ладошками личико. Археоптерикс на картине издевательски захохотал. У Моти закружилась голова, и он повалился прямо на руки подоспевшей Мирочке.
После окончания школы Мотю устроили в магазин «Стимул», где за справку, что вы сдали государству тонну травы или свинью, вы могли купить синтетическое японское платье или вельветовые джинсы. В городе всегда знали, кто сдает государству траву, овощи или, например, корову. Потому что эти люди ходили в одинаковых импортных платьях, пальто с ламой или в шубах «Анжелика». Это были жены и дочери секретарей райкомов, исполкомов, работники торговли и другие труженики полей.
И вы знаете, Мотя таки стал миллионером! Нет. Не в «Стимуле», хотя там он неплохо жил и многому научился. Он получил наследство от родственников из Южной Америки. Он быстро уехал. Вместе с Мирочкой. Весь двор за ними плакал.
Вот такие вот люди…
Кто стрелял в Ленина
Врать не буду. В Ленина я не стреляла. Это точно. Потому что была такая же близорукая, как эсерка Каплан. В Ленина стрелял однажды на досуге летом мой друг Гарик Кушнир. Он тоже был близорук, но родители заставляли его носить большие очки с толстыми линзами. В этих очках он видел хорошо и мог, если целиться, попасть.
Началось все с того памятного летнего утра, когда Гарик дразнился и довел меня до того, что я быстрым воровским движением содрала с его шеи веревку с ключом от дома и что-то гадкое прошипела ему сначала в одно ухо, потом в другое. Вообще-то я была спокойной, сдержанной девочкой. Не дралась, не ссорилась. И это как меня надо было довести, чтобы я совершила такой отвратительный поступок!
— Ваша Манька наплювала мине в у-ухи и украла мой ключ! — рыдал Гарик моей маме. И пока он рассказывал о моем преступлении в подробностях, я металась в поисках убежища, где можно не только спрятаться от Гарика, но и пересидеть, пока какую-нибудь пакость не совершит моя сестра Таня, и эта пакость не перекроет по качеству мою. Тогда вечером после ужина мы с Танькой будем получать уже вдвоем, уже в коллективе. А квартира на тот момент у нас была маленькая, и свободный угол был один! И кого туда ставить, Таньку или меня? А никого. Потому что я резво неслась к роялю и принималась разучивать «раз-ы, два-ы…». А Танька схватывала любую книгу потолще, утыкалась в нее и демонстративно шевелила губами — читала. Кстати, именно благодаря вот таким вот выволочкам и угрозе стояния в углу я успела за лето разучить всю летнюю программу, а семилетняя Танька прочесть «Алису в Стране чудес», «Волшебника Изумрудного города», «Собор Парижской Богоматери» и «Книгу о вкусной и здоровой пище» с цитатами из Сталина.