Отдай свое сердце
Шрифт:
— Ничего, ничего.
— Так вот, в один совсем не прекрасный день Рита превратилась… в собаку.
Самокатов с Гороховым переглянулись. Теперь им стало ясно, кто похоронен на собачьем кладбище.
— В каком смысле — в собаку? — переспросил майор.
— В самом прямом. У нее появились лапы, шерсть, хвост… И она с яростным рычанием…
— Стоп, стоп, стоп, — выставил ладонь Гвоздь. — В какую именно собаку превратилась ваша невеста?
— Что значит — в какую?
— Какой породы?
— Я
— Опишите ее.
— Это был здоровенный пес с огромной пастью и густой серой шерстью.
— Кавказская овчарка, — навскидку определил майор Гвоздь. — Ладно, продолжайте.
Афонькин продолжил:
— Рита, ну то есть овчарка, с яростным рычанием бросилась на меня. Еще б немного — и она бы перегрызла мне горло. Дело происходило на кухне. Я инстинктивно схватил со стола вилку и… и убил ее… — Афонькин судорожно сглотнул. — А потом всю ночь рыдал над бездыханным телом… — Афонькин и теперь зарыдал.
Крутая снова сгоняла на кухню и принесла воды.
Поэт, громко прихлебывая, попил водички, немного успокоился и опять заговорил:
— Буквально за день до этого кошмара я прочел в одном медицинском журнале статью о загадочной болезни под названием «оборотничество». Заболев, человек превращается в собаку и перестает себя контролировать. Судя по всему, то же случилось и с моей бедной Ритой. Но разве она в этом виновата?.. — Афонькин с отчаянием обвел взглядом присутствующих.
— Продолжайте, продолжайте, — закуривая, сказал майор.
— Мне пришлось похоронить любимую на собачьем кладбище. В Ритин гроб я положил свою поэму. Это был прощальный дар поэта…
Мальчишки одновременно вспомнили ученическую тетрадку, обнаруженную ими в этой квартире.
— А как называлась ваша поэма? — спросил Макс.
— «На смерть любимой Риты», — с пафосом ответил поэт. — Я написал ее в день Ритиной смерти…
— В ученической тетрадке? — спросил Генка.
Афонькин в изумлении посмотрел на Самокатова.
— Откуда ты знаешь, мальчик?
— Да вон она — в шкафу лежит.
Афонькин с волнением подскочил к книжному шкафу и схватил с полки тетрадь. Лихорадочно ее залистал.
— Да, это моя поэма… — бормотал он. — А что же тогда я в гроб-то положил?..
— Наверное, какую-нибудь другую тетрадочку, — сказал майор Гвоздь. — Похожую на эту.
— Да, да, да… — вспомнил Афонькин. — Была еще одна тетрадь! С какими-то считалками…
— А с какими? — тотчас заинтересовалась Любка.
— Что-то вроде — «энис-бенис-бармаленис…» В общем, полнейшая бессмыслица. Я еще подумал: зачем старушка, которая до нас тут жила, записывала этот детский лепет?
Гвоздь тоже заинтересовался считалками.
— А ничего странного, связанного с этой тетрадью, не помните?
— Странного? Да нет… Впрочем, постойте!..
— Любопытно, — сказал майор Гвоздь, подкрутив усы.
— Да, любопытно, — повторила вслед за ним Любка, перекатив во рту жвачку.
— А чего тут любопытного? — не поняли Макс с Генкой.
— Я же вам говорила, что все считалки — это магические заклинания, — напомнила им Крутая. — Так вот, заклинания типа: «энис-бенис-бармаленис» смертельны для «черных» существ из инфернального мира.
В комнату вошел капитан Кипятков.
— Товарищ майор, — козырнул он, — квартира осмотрена. Ничего подозрительного не обнаружено.
Гвоздь, не отвечая, задумчиво дымил папиросой.
— Товарищ майор…
— Погоди, погоди, Жора. Кажется, я начинаю понимать истинные намерения нечисти… — Гвоздь быстро взглянул на поэта. — Послушайте, Володя, а вы могли бы найти в тетради считалку, которую прочли своей невесте?
— Разумеется, мог бы. Но ведь тетрадь лежит в гробу.
— А мы ее оттуда достанем.
Афонькин был потрясен до глубины души.
— Вы хотите выкопать Ритин гроб?!
— Придется. В интересах следствия.
Губы и руки у Афонькина задрожали.
— Я… я не позволю…
— Да вы не волнуйтесь, гражданин, — успокоил его Кипятков. — Мы ее потом обратно закопаем.
— Не позволю, — срывающимся голосом повторил поэт. — Слышите?! Не поз-во-лю. Клянусь этим символом негаснущей любви… — Афонькин дотронулся до брелка в форме крохотного флакончика, висящего у него на груди.
— Будь я трижды неладен, если этот символ вам не подарила Курочкина, — убежденно сказал Гвоздь.
— Да, это Ритин подарок.
— Разрешите взглянуть, — протянул руку майор.
— Извините, нет, — отвел его руку поэт.
— А мне можно посмотреть? — медовым голоском попросила Крутая.
Ей Афонькин разрешил.
— Только, ради бога, осторожнее, — предупредил он, бережно снимая цепочку с брелоком.
— Конечно, конечно, — заверила его Любка.
Но как только брелок-флакончик оказался у нее в руке, Любка со всего маху шмякнула его о стену.
— Что вы наделали?! — не своим голосом завопил Афонькин и рухнул на пол без чувств.
От брелока-флакончика осталось лишь мокрое пятно на стене. Любка провела по пятну указательным пальцем, а затем лизнула этот палец.
— Приворотное зелье, — авторитетно объявила она.
— Я гляжу, Люба, ты не только красива, но и умна, — подкрутил Гвоздь оба своих уса.
— Благодарю за комплимент, Петр Трофимыч, — Любка чмокнула жвачкой. — Говорите почаще.
А Самокатов с Гороховым, как всегда, ничего не понимали.