Отдел «Массаракш»
Шрифт:
Голова и лицо незнакомца были идеально выбриты. Единственными признаками волосяного покрова оставались брови — реденькие и белесые. «Янтарный орел» цедил из запотевшего стакана шипучку, на корчевщика он не взглянул.
— Запрос на тебя пришел, — сказал Туску. — Уж не знаю, кому ты понадобился наверху — он показал на покрытый мигрирующей плесенью потолок, — но велено отправить тебя, Птицелов, вместе с «подзалетом»… Хе-хе-хе… Я хотел сказать, — он поглядел на молчаливого незнакомца, — на транспортном вертолете специального назначения.
Незнакомец втянул щеки, почесал переносицу аккуратно постриженным ногтем.
— Разрешите поинтересоваться, господин комендант? — Птицелов дождался ответного кивка и спросил; — Означает ли это,
Туску замялся. Принялся перекладывать бумаги и стопки в стопку. Наконец вздохнул и проговорил:
— Отныне тобой занимается иное ведомство. Какие там на тебя планы — спросишь сам. Мне этого знать не полагается, да и не хочется: своих забот невпроворот. Так что ступай себе с миром! Посети наш бардачок напоследок. А я пока нарисую тебе сопроводиловку. — Комендант еще раз вздохнул. — Жаль, конечно, с тобой расставаться. Корчевщик ты справный — не скажешь, что выродок и мутант. Жалование выплачу по контракту, то есть по сегодняшний день включительно. Можешь идти! — он мотнул головой в сторону двери. — Отдыхай пока что!
Озадаченный Птицелов вышел в осевой коридор и поплелся в сторону камбуза. Вспомнилось предупреждение Облома. А затем — залитое кровью лицо дезертира. Все одно к одному клеилось… У трапа на верхнюю палубу его окликнул Штырь:
— Эй, доходяга!
Птицелов обернулся.
— Ну?
— Не нукай, — буркнул десятник. — Помоги лучше.
— Чего делать-то?
— «Подзалет» в ангар закатить… Подъемник заклинило.
Они поднялись на верхнюю палубу, где на слегка накренившейся платформе подъемника стоял тот самый летательный аппарат. Теперь он больше напоминал огромную жабу-заморыша: плоская голова с выступающими куполками глаз, раздутые задние конечности, отвислое брюхо и тонкие передние лапки. Одни дэки, разобрав тяжи, прикрепленные к шасси «подзалета», растаскивали их в разные стороны. Другие пристраивали к платформе легкие металлические направляющие.
— Чего стоишь? — буркнул Штырь, видя, что корчевщик мешкает.
— Штраф снимешь? — спросил Птицелов.
Штырь крякнул, почесал в затылке и сказал:
— Ладно, черт с тобой!.. Значит, из трех с тебя снимается два. Один в счет премии…
— И с Облома сними! — потребовал Птицелов.
Десятник воззрился на него, точно на воскресшего Неизвестного Отца.
— Как скажешь, — отозвался он, переварив услышанное. — Иди работай! Тоже мне, блаженный выискался…
Когда Птицелов вернулся, в кубрике уже ужинали. Голодные делинквенты дружно скребли ложками в солдатских манерках. Птицелов сел на свое место, и Облом пододвинул к нему нетронутую порцию.
— Э-эх, — протянул он, с завистью поглядывая на то, как напарник управляется с кашей, — разве ж это еда? Вот, к примеру, в фактории Гнилые Зубы был один трактир, и назывался он «Багор», вот там подавали настоящую еду. Представляешь, Птицелов, филе морской свиньи под ядовитым соусом… честное слово, так и назывался — ядовитый соус. С ним, знаешь ли, лучше не перебарщивать. При мне один доходяга на радостях полмиски себе набуровил, хоть трактирщик и предупреждал его, сам слышал. Так и выбросили бедолагу в Отвальную лагуну. А там спруты жирные такие, от переедания, их еще отлавливают потом для адмиральской столовой. Деликатес, говорят…
Птицелов молча доел кашу и потянулся за кружкой с йодовым чаем. Облом еще распространялся на излюбленную тему — о нравах и быте довоенного Курорта, а остальные дэки принялись отпихивать скамьи и поносить последними словами жадюгу кастеляна, выделявшего для камбуза слишком мало продовольствия. Такой сценой заканчивался у них каждый ужин. Традиция, массаракш…
Птицелов выпил одним махом чай и тоже хотел подняться, но Облом вдруг дернул его за рукав и прошептал:
— Ну, зачем тебя Хлыщ-то вызывал?
— Похоже, откинулся я, — ответил Птицелов.
— Вот-те раз… — повесил нос Облом. — Выходит, Слепоухий не зря болтал про запрос? Это что же получается, досрочное расторжение договора, так?
— В самую точку, — отозвался Птицелов.
— Как бы там, — Облом почесал обожженную макушку, — не прознали что-то о твоих прошлых делишках.
— О каких прошлых делишках?
— Я почем знаю! Жил же ты за счет чего-то, пока не забрили в дэки! Парень ты крепкий, с ружьем обращаться, гляжу, умеешь. Мог и заставы пощипывать, мог гоповать на дорогах. Ну, не мое это дело в общем… Кто из нас без греха? — Облом хохотнул с деланной веселостью. — Да здравствует новый порядок! Да сгинет память о Неизвестных Отцах, как о дурном сне! За убийство или за изнасилование сейчас закатывают в медленно застывающий цемент или в растворитель опускают. Снимают на пленку и по телевидению крутят вместо «Волшебного путешествия»… «Раскаиваться поздно!» — так программа называется. Это самое пакостное. Хотя нет, самое пакостное оказаться на «гондолах». Знаешь, старые такие субмарины, с реакторами на медленных нейтронах. Так вот, эти самые медленные нейтроны медленно так тебя разлагают. Видел я как-то покойников с «гондол», три ночи потом спать не мог. Все равно что ходячие мертвецы из кинемы, только уже не ходячие…
— И за что же попадают на эти самые «гондолы»?
— За убийство государственного чиновника, брат. Преступление первой степени. Статья седьмая дельта-прим уложения о наказаниях… Надеюсь, ты никого из госслужащих не грохнул, а?
— Типун тебе на язык… — прошипел Птицелов, разглядев в остатках чая лицо убитого дезертира.
Они поднялись из-за стола, потопали в свою секцию. Свет в потолочном колодце быстро тускнел. Вот-вот должны были зажечься «автолампы» — хитроумные приспособления на аккумуляторах, накапливающие за день энергию Мирового Света. Самые нетерпеливые из дэков пытались наудачу бросать игральные кости, но в сумерках крохотные зарубки на гранях разглядеть было невозможно. Игроки спорили из-за каждого броска и дергали Птицелова, желая, чтобы он выступил судьей. В конце концов, он показал всем увесистый кулак, скинул ботинки с шестипалых ног, взобрался в гамак и прикрыл ладонью усталые за день глаза.
— Эй, Птицелов, — окликнули его. — Вставай! Пора научить этих сосунков, как следует швырять кости в дырявую задницу фортуны… Ты че, спишь?.. Ну спи, спи, набирайся сил для Малвы…
К полуночи, когда корчевщики угомонились, Птицелов открыл глаза и тихонько выбрался из гамака. В два мягких прыжка преодолел расстояние от своей секции до двери, с нарочитой небрежностью опрокинув забытую кем-то на столе железную кружку. От шума немедленно проснулся Снулый Карась — штатный стукач коменданта — и уставился бельмами на Птицелова. Было очевидно, что в подсознании сонного стукача немедленно отпечатался образ крадущегося к выходу корчевщика, который намылился ублажить свою похоть. Завтра же об этом станет известно Хлыщу в числе других мелких нарушений договорного устава, как то: игра в «огранку» на деньги, излишне эмоциональное обсуждение текущей финансовой политики руководства, покуривание разрыв-травы вместо употребления разрешенного насвая.
Стучи, стучи, милый, подумал Птицелов, выскальзывая за дверь. Мне твой стук не сильно повредит. А вот тебе — не знаю. Знаю только, что напрасно ты, братец, считаешь, что лучше быть грешным и здоровым, чем святым, но мертвым. Оно ведь по-всякому повернуться может…
На верхней палубе было чуть-чуть прохладнее, чем внизу. Бледно фосфоресцировало небо. От его свечения даже тени выглядели расплывчатыми, словно неуверенными в себе. На выпуклостях моторных кожухов застыли часовые. Внутрь периметра они, скорее всего, не смотрели. Как правило, их внимание целиком и полностью приковывали джунгли, поэтому Птицелов шел почти не скрываясь. Он уже собирался свернуть к командной рубке, проникнуть в которую можно было через верхний люк, если знать, как его открыть, когда из тени носового киля вышла женщина.