Отдел «Массаракш»
Шрифт:
— Слепошарый ты, Бошку, — с досадой сказал он. — Хуже Хлебопека… Виселица это, понял!
— И впрямь виселица, — сказал Колотун. — Эх, Бошку, Бошку…
Все загомонили разом. Бошку невнятно оправдывался. Киту, Колотун и Хлебопек наперебой его попрекали.
Птицелов подошел к виселице.
Столб с перекладиной. На верхушке столба продырявленная солдатская каска, которую они приняли за голову. С перекладины свисает обрывок веревки.
Птицелов вернулся к товарищам.
— Эй, вы, — сказал он. — Хватит трепаться. Идти надо!
Те замолчали,
— Раскомандовался, — проворчал Бошку, все еще раздосадованный своим промахом. — Видали мы таких командиров…
— Охотнички, — не остался в долгу Птицелов. — Если мы перед каждым столбом стойку будем делать, не догоним гада.
— Столбом, — передразнил его Хлебопек. — Что бы ты понимал, сосунок… Да на столбе этом отцов и братьев наших вешали.
— Знамо, вешали, — сказал Киту. — Для острастки, чтоб носу своего не совали в Норушкин карьер…
— Э-э, погодьте, — всполошился Колотун. — Так туда, значит, нельзя?! Так что ж мы…
— Дочку мою туда увели, — проворчал Киту и, сильно прихрамывал, поковылял вперед.
На такой высоте Птицелов еще не бывал. Раньше все по лесам да по болотам с пустырями бродяжничал, а настоящие горы были далеко. Теперь же все было как на ладони: позади — призрачные развалины города, среди которых ютился поселок мутантов, слева раскинулись болота — мертвая черная жижа. Справа — тускло отблескивающая Стеклянная Плешь. Впереди смутно белели меловые утесы. Где-то там среди них скрывался Норушкин карьер. Туда, если верить дырчатым следам, Темный Лесоруб увел Лию. А скорее всего — унес. Ее следы давно уже пропали.
Поначалу преследователей пропажа следов похищенной девочки даже обрадовала. Решили, что охотник за детьми отпустил добычу. Кинулись искать по кустам, выкликали Лию, да все без толку. Трусоватый Колотун предложил вернуться. Дескать, дома уже сидит девка, а мы тут шаримся. Но на Колотуна накинулись Хлебопек с Киту.
Соображаешь, что мелешь?! Если бы она домой пошла, мы б ее сто раз встретили!
Птицелов резонно заметил, что и одного раза было бы достаточно и что, скорее всего, Лесоруб подхватил Лию на руки: ведь она не ахти какой ходок.
Мутанты поохали, покряхтели, почесались и согласились: да, не ходок девка. Неча время терять, идти надо. И пошли. Но чем выше забирались они в предгорья, тем медленнее переставляли ноги. Утомились, а главное — страшно им стало. Никак виселицу забыть не могли. Да и самого похитителя опасались. У них, конечно, супротив его топора ружья, да тесаки, да лук со стрелами, а все-таки боязно. Лесоруб ведь.
Птицелов, чтобы подбодрить их, затянул песню — единственную, какую знал:
У мертвецов пустые глаза, Сжатые белые зубы, Их не тревожат ни гром, ни гроза, Только — посмертные трубы, Что призовут из безвестных могил Всех, кто загинул без вести, Без поминания — всех, кто любил, Жил и сгорел в этом месте…Допеть он не успел. Тычок в незаживший бок заставил его умолкнуть.
— Нашел о чем распевать, чужак! — прошипел Бошку. — Накличешь на нашу голову…
— Кого? — удивился Птицелов.
— Кого-кого, — пробурчал мутант. — Непогребенных, вот кого!
— А чего их бояться, — сказал. Птицелов. — Под развалинами непогребенных этих… до самой Столицы частокол можно выстроить…
— Понимал бы что, — не унимался Бошку. — Одно слово — чужак!
— Да ты не обзывайся, объясни толком…
Бошку поозирался боязливо, затем потянулся к уху Птицелова лягушачьими губами.
— Те, кто под развалинами, не опасны, — прошептал он. — Дома они у себя померли, понял?! Все равно что погребены, как положено. Принц-герцог, когда с нами жил, над ними даже отходную читал, заместо священника… А непогребенные — это те, кто на дороге этой сгинули. Или в болотах, или там, где Плешь сейчас… Понял?
— Угу, — отозвался Птицелов. — Только чего их бояться, все одно — мослы да черепушки…
— Старики сказывают, — вклинился в разговор Хлебопек, — души непогребенных в упырей вселились. Думаешь, почему их упырями кличут?! То-то! Упыри и есть. Не погребли их по обряду, не отпели даже. Вот они и лютуют теперь.
— А по-моему, байки все это, — сказал Птицелов. — Бабские суеверия… Упыри — это всего лишь большеголовые мутанты. И ничего больше. Так, говорят, сам Колдун считает…
— Сам он мутант большеголовый, — непочтительно отозвался Киту. — Помнится, принц-герцог говорил, что упыри до Гриба были обычными псами. Преданными, понятливыми, ласковыми… А после — в них словно бес вселился. Лаять и хвостами вертеть разучились. Зато бурчат теперь, почти по-человечески. Ушлые стали, любой капкан обойдут за версту… И человечиной не брезгуют, сам знаешь…
— А куда это подевался, ваш принц-герцог? — спросил Птицелов, чтобы сменить тему. — Только и слышу: принц-герцог то, принц-герцог сё, а самого в глаза не видал…
— Уехал он, — откликнулся Бошку. — Как Башни сломались у северян, так и уехал. В Столицу подался.
— Что же это он, благодетель, бросил вас, что ли?
— Не трепи, чего не знаешь, — окрысился вдруг Колотун. — В Столицу он подался, тебе говорят, у новых властей за нас, сирых, просить. Помощь чтоб какую, пилюль, жратвы, одежонки подбросили чтоб…
— И давно?
— Да перед самым твоим приходом отбыл.
— Давненько, — заключил Птицелов. — Может, и забыл уже о вас… сирых.
— Как щас перетяну по хребтине! — вмешался дядька Киту. — Не знаешь ты принца-герцога, а вякаешь! Ничего он не забыл! Ходит там, пороги обивает, болезный, медальками своими бренчит, ради нас старается… Думаешь, северяне из-за мутантов-выродков так сразу все дела свои бросят?! Как же, держи карман шире!
— Ничего я не думаю, — огрызнулся Птицелов. — Что я, северян не видел?