Отдел «Массаракш»
Шрифт:
Птицелов почесал голову.
— Спасибо, Колдун.
Ему не ответили.
— Я пойду, Колдун?
Колдун поднял голову. Птицелов увидел, как отражается огонек светильника в узких зрачках жутковатого обитателя подвала. Мутанта, которому подчиняются и прислуживают животные, птицы, гады. Равно как и жители здешних развалин, окрестных ферм и деревень.
— Птицелов! Вы ведь не знаете, почему родители вам дали такое имя? Не знаете… Что ж, идите. Впрочем, погодите. Еще одно. Не заблуждайтесь: железные птицы, которых вы видели —
Они сидели у края обрыва. Курили и кидали камни в мясоедов, замерших с открытыми пастями на дне балки.
— Я помню Мака Сима, — сказал Бошку. — Твердый он был… Как бы сказать… Думал много… Хотя мысли у него были — оторви и выбрось. Вроде и умные, но, если глянешь с другой стороны, так ничего умного не увидишь. Вроде во благо старается, а опять с другой стороны глянешь: так всем только хуже станет… Как будто вчера он родился… Вернее, позавчера, потому что успел смекнуть и про Башни, и про то, что мы — вовсе не злыдни. Вот… Не верится, что повязан он с поганым Лесорубом. Хоть убей — не верится. Такой, как Мак, не может быть заодно с похитителем детей.
Птицелов хмуро попыхтел самокруткой, нащупал в траве булыжник. Запустил им в приглянувшегося ящера. Угодил прямехонько в пасть. Глупый мясоед с лязгом захлопнул челюсти и зарылся в жижу по самые глаза.
— Да и погиб он наверняка, — продолжил Бошку. — Куда бы его ни понесло — в южную пустошь, к морю навстречу островитянам… Везде — смерть. Никак нельзя уцелеть. Варвары его или рабом сделали, или съели, ежели месяц голодный выдался. А островитяне — они, поговаривают, еще хуже. Они любят глядеть, как люди мучаются. Пытают пленников ради потехи: выпустят мутанту кишки, потом ржут, когда тот силится их обратно в брюхо себе засунуть.
— На севере о наших краях небось говорят то же самое, — резонно заметил Птицелов. — Мутанты-людоеды зверствуют… да еще невидимая смерть со Стеклянных Плешей.
— А вот и узнаешь. В любом случае, поглядеть на Столицу тебе не повредит, — Бошку прищурился. — Парень ты головастый, от нормального человека ничем не отличаешься… почти. И опять же дар имеется. А с ним, с даром этим, и в Столице не пропадешь. Если Колдун посылает тебя в Столицу, значит, надо идти. И не сомневайся, братец, ведь Колдун — он никогда и ничего не говорит попусту. И не ошибается.
— Он меня не обманывал… — задумчиво проговорил Птицелов.
— Тем более не сомневайся.
— Но Лия! — воскликнул Птицелов и с силой запустил камнем в следующего мясоеда. Камень с глухим стуком врезался в бронированную спину и отскочил. Мясоед спросонья схватил своего соседа за хвост. Несколько минут мутанты наблюдали за жестокой схваткой ящеров.
Потом Бошку вздохнул.
— Что Лия? Ты сам сказал, что в Норушкином карьере ее больше нет. Сама по себе Лия в лачугу не вернется. Нужно искать, куда унесла ее проклятая железная птица…
— Птица — не железная, птица вроде как живая.
— Да?
— …надо идти, — договорил Птицелов без энтузиазма.
— Надо идти. Пока зима не настала. Пока на границе всем сыто и тепло. А позднее не пропустят. — Бошку вдруг замялся. — Слушай, а табачок у тебя остался? Остался! Вот радость-то… А давай еще по одной, а?
— Да тут совсем немного, Бошку.
— Ну по последней, а?
Птицелов поглядел на другую сторону балки. Как-то по особенному жалко и сиротливо выглядела лачуга колченого Киту в тусклом свете пасмурного дня. Мотались на веревке три пеленки — их Лия повесила сушиться перед тем, как увел ее Лесоруб. Да, наверное, так и случилось: она вышла, а женишок с топором — тут как тут.
Неожиданно дверь домишки Киту распахнулась. Птицелов торопливо сунул в карман жестянку с остатками табака, вскочил на ноги. Некто выбрался, пятясь, из лачуги. Медленно, шажок за шажком, принялся спускаться по ступеням невысокого крыльца. Этот «некто» волок за собой тяжелый диван Лии.
Птицелов уже мчался в обход балки.
— Погоди! — крикнул ему вслед Бошку. — Птицелов! Ну погоди же, шестипалый!
…Свинорылая Пакуша наморщила свое и без того не сильно привлекательное лицо. Оскалила желтые зубы, защелкала ими, как давешний мясоед. Растопырила короткие сильные пальцы, которые оканчивались твердыми, как сталь, ногтями. Она собиралась биться за диван до последней капли крови.
Едва Птицелов двинулся вперед, как Пакуша завизжала на всю улицу:
— Пошел вооооон!
Птицелов едва успел отшатнуться — когти свинорылой сверкнули у него перед носом.
— Помогииииите! — завопила Пакуша. Ей принялся вторить криком младенец в чьей-то лачуге. — Люди! Спасииииите!
Дурачок Рудо уже спешил ей на помощь, Вместо мотыги на сей раз он прихватил загнутый на одном конце обрезок арматуры. Из лачуги Киту выбрался Карлик Прыщ, С собой лжемладенец прихватил всего ничего — кое-что из утвари да зимний плащ. Увидев, что Птицелов и Пакуша сошлись нос к носу, он принялся подливать масла в огонь.
— Убивают! — закричал карлик прокуренным басом. — Чужак Пакушу убивает!
Птицелов поглядел на карлика и сплюнул от досады. Как только шестипалый отвернулся, Пакуша ударила его кулаком в больной бок, Птицелов охнул и отступил.
— Пошел вооооон! — крикнула ему в лицо свинорылая.
Тут и Рудо подоспел, Замахнулся на Птицелова арматурой, заговорил с напыщенной деловитостью:
— Я тебя учил уму-разуму? Учил? — он взмахнул арматурой. — И ты опять?.. Опять?.. — Рудо целил Птицелову в голову; Птицелов же уклонялся и отступал. — Снова мозги тебе, чучело, вправить надобно, так? Ну да ладно, научу я тебя, упырище! Научу!