Отделённые
Шрифт:
Но это при условии, что они сохранили бы линии снабжения. Каждый день Отделённые пробивали новые бреши в удерживаемых противником склепах всё дальше по лабиринту гробничного комплекса, заставляя выделять подкрепления для обороны. Хуже того, доахтские протоколы глушения с каждым часом становились всё более изощренными, медленно сужая пузырь, внутри которого силы вторжения могли беспрепятственно передавать сообщения и пересылать свежие войска. Даже мантия призрачного прохода, которая, как Обирон по высокомерию полагал, всегда будет превосходить возможности автономного духа, теперь обладала сомнительной полезностью.
Варгард не представлял, как справляться с
— Лич-стража, вперёд! За Гидрим! За немесора!
Эти семь слов — единственные, которые Обирон произносил вслух в течение многих дней, но он выкрикивал их так часто, что они утратили для него почти всякий смысл. В них даже не было необходимости; он мог давать сигнал к наступлению с той же подсознательной лёгкостью, с какой переставлял ноги. Однако он всё равно проговаривал эти фразы, потому что лишь они поддерживали иллюзию товарищества.
Лич-стража в сто шестнадцатый раз двинулась в пучину безумия, творящегося на мосте. На протяжении трёх хетов позиции захватчиков озарялись зелёным огнём, в то время как с противоположной стороны им вторила буря красных лучей. Минуло уже шесть дней с начала битвы у расщелины, и энергия, высвобожденная сотнями миллионов гаусс-выстрелов, нагрела пещеру до адских температур. Металлический настил моста испускал тусклое багровое свечение, от которого почернела бы плоть смертного существа, и даже скальные породы раскалились, словно дух Доахта, пылавший в линзах Отделённых, распространился на всё поле битвы.
Линия фронта до сих пор не сдвинулась. Десятки раз Обирон вёл авангард в противоположный конец моста, но неприятель постоянно отбрасывал захватчиков назад, прежде чем им удавалось закрепиться. Битва превратилась в сводящее с ума бесконечное самоповторение, и Обирон мог поклясться, что его хроновосприятие начинает рушиться. Хотя он не нуждался во сне, варгард обычно проводил несколько часов в день, попеременно отключая части своего сознания, чтобы поддерживать эффективную работоспособность. Но с тех пор, как они вошли в пещеру, у него не было ни минуты отдыха, и, как следствие, он страдал от утечек памяти.
— Лич-стража, вперёд! — снова скомандовал он и, врезавшись всем телом в переднюю шеренгу Отделённых, клином вонзился в толпу, раскидывая воинов в пропасть по обе стороны от себя. — За Гидрим! За… немесора! — Он запнулся в конце команды, поскольку речевые процедуры затопили мусорные глифы, когда его разум подвергся каскадному эффекту обратной связи. Но это продлилось совсем недолго, и, кроме того, заклинивание полностью заглушилось яростным шумом боестолкновения.
Давно утекло то время, когда существовал хоть какой–то смысл в форме или изяществе, ибо после стольких штурмов выявление победителя в борьбе за мост стала вопросом грубой силы. И потому Обирон сражался с такой свирепостью, что Зандрех пришёл бы в ужас. Варгард бросался в ряды Отделённых, будто гладиатор, расталкивая врагов плечами и сметая их в сторону рукоятью косы. Он неистово орудовал клинком, вонзая его в лицевые пластины и пробивая ребра, и кубит за кубитом продвигался по мосту, обдуваемый выхлопами реакторного газа поверженных воинов. Стеной из клинков за ним неотступно
Но всякий раз, когда Саутехи атаковали мост, они продвигались всё медленнее. Большую часть воинств Доахта по-прежнему составляли обычные воины, и многие из них уже по третьему или четвёртому разу бились на передовой, лишённые конечностей и истекающие жидкостью из плохо залеченных ран. Рядом с ними, однако, наблюдалось много свежих солдат, к которым поспевали более мощные подкрепления. Примерно на шестидесятом штурме Обирон стал изредка встречать фалангу Бессмертных среди общей массы, а к настоящему моменту почти треть противостоящей армии образовывали тяжёлые ударные бойцы. Пусть они были такими же заторможенными и безмозглыми, как и их собратья, но чтобы вывести их из строя, требовалось немного больше времени, а в конфликте на истощение даже столь мизерная разница угрожала склонить чашу весов в пользу неприятеля.
Когда Обирон достиг середины пролёта моста, в углу его зрения замигало скопление глифов, умоляющих его обратить на них внимание, чего он делать не собирался. Без сомнения, ему поступила очередная кучка отчётов от криптеков в ретрансляционном зале, сообщающих ему ещё больше дурных вестей, с которыми он всё равно ничего поделать не мог. С тех пор как атака захлебнулась, хорошего происходило мало. Из шахт на южном полюсе Доахта поднимались летательные аппараты Отделённых, и хотя пока что они плохо управлялись, их было так много, что вскоре они смогут бросить вызов экспедиционным силам за господство в воздухе. В последнем донесении, которое Обирон потрудился изучить, говорилось о пробуждении на окраинах системы вражеских капитальных кораблей, извергнутых из карманных измерений, где они пережидали эоны.
Едва он очистил с экрана уведомления, Обирона обуял гнев, и он использовал его, чтобы врезаться в четвёрку неприятельских Бессмертных. Превосходство в воздухе? Маневрирование флота? Он был солдатом, и его это не касалось. Это были заботы Зандреха — Старейшие его побери! — но старый болван всё ещё прятался в своём нелепом саду, погрязший в трусости. Ругаться на хозяина причиняло едва ли не физическую боль, но Обирон не мог иначе. Зандрех подвёл его, но что ещё важнее, он подвёл Повелителя Бурь.
Уже не в первый раз за день варгарда охватило искушение со всем покончить. А ведь это было так просто: только и требовалось что перенестись на «Хорактис», совершить короткую прогулку до сада удовольствий немесора и нанести один резкий удар. Все произойдёт быстро, и войска Саутехов примут его как законного командира. Тогда под руководством коварного бледного лорда они отыщут способ положить конец ужасам Доахта. Каким бы отталкивающим ни казался подобный замысел, он выглядел всё более неизбежным. У Обирона даже возникло подозрение, что именно этого хотел бы сам Повелитель Бурь, будь он здесь.
Но этого и ждал Сетех, что само по себе отвращало Обирона и удерживало от решительных действий. За тысячелетия, что он варился в котле феодальной политики Гидрима, варгард научился тонко различать зловоние манипуляций, и борьба ещё не настолько истощила его разум, чтобы он не смог уловить характерный смрад. Сетех намеренно давал ему утонуть в необъятных проблемах командования и позволял всему идти своим чередом, пока Обирон не увидел бы в предательстве единственный выход. Бледный немесор не мог открыто покушаться на Зандреха, так как в результате междоусобной ссоры кампанию на поверхности постигла бы неудача, поэтому он ждал, что Обирон сделает всё за него.