Отдохновение миссис Мэшем
Шрифт:
Лиллипуты жили словно бы в мире, кишащем динозаврами и птеродактилями, а то и кем покрупнее, так что приходилось им шевелить мозгами.
Основное следствие такого образа жизни, вполне понятное любому биологу, – а если ты не биолог, то чего ты, спрашивается, стоишь? – состояло в том, что лиллипутские женщины стали рождать двойняшек. Нередко появлялись на свет и тройни, и тут уж радости не было предела.
Марии хотелось как-то помочь им в борьбе с этими опасностями. Будь она богатой или взрослой, – вообще обладай она какой-либо из тех возможностей, что представляются столь желанными, пока они у тебя не появятся, – она могла бы купить дробовик и перестрелять сов, избавив Народ хотя бы от них. К сожалению, у нее таких возможностей не было. Впрочем, она сделала несколько вполне разумных предложений. Она сказала, что если лиллипуты покажут ей в парке все лисьи норы, то она могла бы, когда настанет пора появления новых выводков, налить в норы дегтя или еще чего-нибудь неприятного, что бы там ни думал на этот счет Владелец псовой охоты Мальплаке. Она сказала, что при их знании местности и ее размерах, они, вероятно, могли бы предпринять и еще кое-что.
– К примеру, – предложила она, – я могу раздобыть на кухне керосину и облить им осиные гнезда, только вы мне их покажите. Я могла бы и совиные разорить, если вам известно, где они.
Народ острова преисполнился к ней благодарности за такое великодушие, и решил, что она все-таки неплохая Гора.
Одной кристально ясной ночью в самом начале июля Мария под уханье сов, потрескиванье сучков и шорохи призрачных лап, под серебристыми звездами, среди которых царила луна, крадучись, пробиралась к своей постели. Она уже миновала дверь выстроенной в восемнадцатом веке прямоугольной часовни, с отслоившихся потолков которой смотрели вниз стиснутые с боков Королевским Гербом и Десятью Заповедями гипсовые херувимы с пухлыми, как у амуров, щечками; миновала писанный Ромни в гораздо большую натуральной величину портрет Пятого Герцога, который невозможно было продать, так как он занимал холст площадью в полакра, миновала и акварель «Вид на Неаполь с Везувием при Лунном Свете», столь же негодную к продаже, поскольку длина ее составляла пятнадцать футов – другой такой в мире не было; миновала холодные бюсты Главной Библиотеки (не путать с библиотекой Третьего Герцога), где Софоклы и прочие, опустив головы с бородами как бы из перекрученного рубца, остановившимися взорами глядели на опустелые полки, населенные некогда Рукописной коллекцией Мальплаке; с особым трепетом миновала пышную спальню, в которой испустила последний вздох императрица Амелия, а за нею Покой Герцогини, в коем под присмотром двенадцати докторов и тех членов Тайного совета, каким удавалось оторваться от дел, появлялись на свет Мариины предки.
Девочкой Мария была начитанной, так что для нее Дворец наполняли призраки. Она знала, в каком именно месте Злобный Маркиз приговорил к смерти двух юных браконьеров; где Безумный Граф играл в полночь на скрипке в присутствии Лолы Монтец и короля Баварии; где Запальчивый Виконт прострелил себе из шестизарядного револьвера висок, открыв, что продал Евреям свою Честь; и где совсем юный, но уже отличавшийся крайней скверностью нрава достопочтенный наследник поджег свою нянюшку, чтобы выяснить, хорошо ли она станет гореть.
Свернув в последний коридор, Мария открыла дверь своей спальни.
– Добрый вечер! – ровно произнесла сидевшая на кровати мисс Браун. – Вот и наша маленькая скиталица вернулась из своих таинственных странствий.
– Да, мисс Браун.
– И что же подвигло ее бросить вызов ночному ненастью? Какиетакие горны страны эльфов, если так позволительно выразиться, заставили ее оторвать нежную щечку от мягкой подушки? А, Мария?
Мисс Браун намеренно пошевелила рукой, привлекая внимание Марии к больно бьющей линейке, хорошо ей знакомой по урокам алгебры.
– Я выходила прогуляться.
– Полночная прогулка. Да, действительно. Лунный свет благодетелен для здоровья, – скажем так для закругления фразы. Но к чему же клонится сей променад средь баловней Дианы?
– Мне захотелось выйти.
– Вот именно! Какая точность! И все же, осмелюсь заметить, время ты выбрала не самое удобное.
– Это из-за луны.
– Луна! Ах, как верно! Как сладко дремлет лунный свет на горке, et cetera.
– А вот это, – прибавила мисс Браун, раскрывая ладонь второй руки, чтобы показать паутинный шарф, носовой платок и другие подарки, которые она обнаружила, проследив свою ученицу до тайной ее сокровищницы, – вот эти прелестные пустячки, оброненные феями, как мы могли бы их обозначить, если бы перешли на Прозаический Слог, это все тоже не более, чем лунный отблеск и сны Титании, так что ли, Мария?
На этот вопрос ответить было нечего.
– Откуда ты их взяла?
– Где взяла, там и взяла.
– Вот как! Весьма прозрачное объяснение! Где?
– Не скажу.
– Не скажу. Какая вульгарная краткость! Она не скажет. А все же, что будет, хотелось бы нам спросить, если ее заставят сказать?
Мария произнесла, отчетливо выговаривая каждое слово, и с удивлением осознавая, что говорит чистую правду:
– Чем больней вы мне сделаете, тем меньше узнаете.
– Вот как?
– Да.
Такой ответ несколько выбил мисс Браун из колеи. Когда имеешь дело с тиранами, самое правильное, пожалуй, это говорить им правду прямо в лицо, – пусть поймут, что ты их ненавидишь, пусть усвоят, что ты готова при первой возможности сделать им больно. Их это пугает.
Мисс Браун покусала собственные пальцы.
– Непокорное дитя, – жалобно сообщила она. – Неблагодарное…
И вдруг, со свистом прорезав воздух, точно кобра в броске, она метнулась к двери, заставив Марию пригнуться, вылетела в коридор, с торжеством захлопнула дверь и ключ повернула в замке.
Впрочем, через пять минут она, видимо, передумала, ибо Мария услышала, как ключ тихонько поворачивается в противоположную сторону, и поняла, что свобода ей все же оставлена. Интересно только – зачем?
Глава XIII
Следующим утром, ярким и ветреным, в час, посвящаемый обыкновенно неправильным глаголам, из разрушенного дворца выступили две экспедиции. Мисс Браун отправилась в жилище викария, а Мария воспользовалась этим, чтобы навестить Профессора.
Профессора она застала в разгар скорбных поисков Дю Канжа, – каковое имя, на случай, если ты об этом не знаешь, носит словарь средневековой латыни, – задача при хаосе, царившем в его домике, почти безнадежная. На полках домика места для новых книг не осталось уже лет пятьдесят назад. Почти весь пол, кроме небольшого участка вблизи от ящика из-под чая, который Профессор использовал как сидение, также заполонили штабеля пораженных плесенью томов. Кроме того, следует с прискорбием признать, что Профессор, примерно с начала века занимавшийся сверкой цитат и тому подобными вещами, принадлежал к несчастному разряду людей, оставляющих раскрытую на нужной цитате книгу валяться в каком-нибудь подручном месте, вследствие чего все подоконники, плиты, каминные полки и решетки – словом, любые плоские поверхности – задыхались под бременем давнымдавно проверенных и забытых цитат. Профессор сохранил узкие тропы, проложенные к каждой из дверей. Но ступеньки ведущей в спальню лестницы, – поверхности тоже как-никак плоские, – являли собою слишком большой соблазн, так что до постели несчастный старик добирался ценою немалых трудов, да в сущности говоря, он мог бы остаться и без постели, хорошо хоть кровать ему досталась двуспальная, и он, устраиваясь на ночь, кое-как затискивался между Геснером и одиннадцатью томами Альдровандуса (считая вместе с дополнительным, посвященным чудовищам томом).
Профессор ползал на четвереньках по полу и пытался, не разбирая книжных штабелей, сбоку прочесть имена на корешках. Его уже подташнивало от ученых названий, так что приходу Марии он очень обрадовался.
Она рассказала ему о том, что мисс Браун нашла изделия лиллипутов, – скорее всего, проследив Марию до Кабинета Герцогини и обшарив его с лупой, и как она, Мария, отказалась ответить, откуда взялись эти вещи. Профессора ее рассказ страшно заинтересовал.
– Да-с, дорогое мое дитя, – произнес он, не глядя опускаясь на стопку книг, образованную, кстати сказать, как раз пропавшими томами Дю Канжа, – приходилось ли тебе замечать когда-либо, что при всяком необычном повороте судьбы человек неизменно сталкивается с нравственной проблемой? Вот например, если бы ты оказалась в весьма необычном положении Алисы, приобретшей в Стране Чудес способность по собственной воле становиться большой или маленькой, тебе бы ничего не стоило ограбить Английский банк. Ты бы просто-напросто могла войти в него маленькой, став размером, скажем, с булавку, а выйти очень большой – вылезти через какуюнибудь там стеклянную крышу, – унося в карманах несколько миллионов фунтов. Нравственная проблема: становиться ли мне грабителем? Или окажись ты в положении Человека-невидимки, описанного моим юным другом мистером Уэллсом, тебе не составило бы никакого труда забираться в спальни твоих знакомых и приобрести таким образом изрядные познания, проникнув во все их тайны. Нравственная проблема: становиться ли мне шантажистом? Так вот, обнаружение целой колонии шестидюймовых людей вещь, разумеется, необычная, и потому ты незамедлительно столкнулась с нравственной проблемой, – помнишь, ты хотела стать их королевой? Вправе ли я посягнуть на их свободы, обратившись в тираншу? Однако, Мария, боюсь, я ударился в нравоучения. Тебе не скучно?