Отец моей малышки
Шрифт:
И все же это чертовски важно, вдруг понимаю. Какая бы надменная эта тетка ни была, она не чужая моей дочери!
А еще это… странно – в принципе знать еще каких-то людей, кроме нас с мамой, которые не чужие моей лялечке. Знать, что у нее есть родственники – близкие, ближе некуда! – которые, если, не дай бог, что-то случится с нами, заменяет ей и маму, и бабушку!
И что теперь? Я поджимаю губы, глядя на то, как Сашина мама сюсюкает с Масюней. Растечься лужицей ради того, чтобы у Маши было больше родственников?
Сама мысль о том, что я превращаюсь в клушу, мечтающую о том, чтобы «у ребенка был отец» и готовую пойти ради этого на жертвы, пугает меня неимоверно.
Потому что Зорин – самовлюбленный эгоист, не считающийся ни с чьими желаниями, кроме своих собственных. И кроме того, что он Машин родной отец, он ничем не отличается от любого из тех, кого мне пыталась в свое время сосватать моя мама.
***
До самого вечера я лелею эти мысли, потому что они сдерживают меня, не позволяют расслабиться и сдаться, поплыть по течению. «Он такой же, как и все» – напоминаю себе. Да, ему нужна Маша, и пока со мной не скучно, нужна я.
А ты должна думать о себе. Ты ведь уже раскрывала ему свое сердце, помнишь? Во второй раз попадаться на этот крючок нельзя.
А крючок между тем забрасывают с завидным упорством. И через меня, и через Масюню, и через ужин в дорогом ресторане, куда мы едем всей нашей дружной «семьей», отправив подружившихся матерей по домам.
В ресторане Зорин ведет себя великолепно, галантен, привлекает внимание женщин и завистливые взгляды ко мне – как же, такой мужчина, да еще и с хорошеньким ребенком на руках! Млеют все – от уборщиц и до менеджера, которая явно с ним знакома.
А мне страшно. Потому что кто девушку гуляет, тот ее и…
– Успокойся… – Саша накрывает мою руку своей, заставляя вздрогнуть. – Я же обещал тебе, что если не захочешь, ничего не будет… – он продолжает шепотом, наклоняясь к моему уху, и я вся покрываюсь мурашками, целиком.
Но мне страшно не из-за того, что он будет принуждать меня к сексу. А из-за того, что я, скорее всего, соглашусь. Сдамся сразу же, как только он поцелует меня туда, куда сейчас шепчет. И это будет конец. Моей гордости, самоуважению, возможности что-то самой решать в своей жизни. Он размажет меня. Распластает буквально и образно говоря, и сделает по-настоящему «его». Безвольной и угодливо смотрящей ему в рот.
О, я помню, как я смотрела на него после нашей первой ночи… Как на БОГА.
И сейчас буду, без всякого сомнения, испытав на себе, как могут различаться мужчины в постели.
К тому времени, как мы приезжаем домой, я настолько взвинчена, что опасность быть затащенной в постель отпадает сама собой. Меня сейчас, наверняка, можно только грубо изнасиловать, чего он, конечно же, себе не позволит.
Купаю сонную Масюню и позволяю ему снова забрать ее к себе в комнату. Все равно я не буду спать этой ночью – так хоть свободнее будет шастать до ранних часов утра по дому, накручивая себя до самой крайней степени…
– Не надо… – вымучиваю, когда он пытается обнять
***
Ночью же, уже под утро, изможденная и измученная бессонницей, я иду в ванную комнату… и затаиваю дыхание, слыша, как Саша в соседней спальне уговаривает Масюню не бояться приснившегося кошмара.
– Ну вот скажи, что тебе приснилось? – выспрашивает у нее, явно подавляя зевок. – А я тебе объясню, почему этого не бывает.
– Селое весество… – всхлипывает мой впечатлительный ребенок.
– Ааа… – он в растерянности. – Ну… ну, вот это как раз бывает…
– Вот видис… – уже в голос ревет Масюня. – Я его боююююсь!
– Погоди, но это же совсем не страшно… Это клетки такие, а не какой-то монстр… Это не страшно…
– Стъясно!
– Знаешь что! – находится он. – Я тебе почитаю про него, хочешь? И ты поймешь, что это вовсе не то, что ты себе напридумывала. Хочешь?
Маша молчит, но я подозреваю, что она осторожно кивает.
– И будес делзать меня за луку?
– Конечно буду! Полежи тут, я принесу книгу. Есть у меня одна монография – как раз уснешь под нее…
По звукам он снова укладывает Масюню обратно в кровать и направляется к двери.
Охваченная внезапным порывом, я хватаю с зарядки телефон и тоже несусь к выходу из своей комнаты. Мы открываем наши двери одновременно. Но я ожидаю увидеть его в темном коридоре, а он меня – нет.
– Боже! – вздрагивает при виде бледного, растрепанного привидения в белой сорочке. – Ты чего не спишь? Четыре утра!
В его голосе заимствованные от общения с Масюней отцовские нотки, и это чертовски умилительно. Но я вышла не для того, чтобы умиляться.
Без лишних слов я поднимаю мобильник, нахожу в нем сохраненный со старого номера скрин с его сообщением – тем самым, которое заставило меня бежать – и протягиваю так, чтобы ему было видно.
– Я тоже хочу, чтобы ты мне кое-что объяснил, – говорю, стараясь не дрожать голосом. – Объясни мне, Сашенька… раз и навсегда объясни, о чем ты думал, когда печатал… это. По каждому слову хочу объяснений. По каждому предложению. По каждой чертовой запятой.
Он прищуривается, привыкая после полутьмы к яркости экрана, всматривается в сообщение…
А потом поднимает на меня изумленный, расширенный взгляд.
– Что это? – спрашивает недоуменно. – Я этого не писал тебе, Лиля. Никогда.
– Как… не писал? – у меня в голове словно буря взметается – наверное, то самое серое вещество бунтует. Мысли сумбурно наскакивают друг на друга, сталкиваются и, не сочетаемые, разлетаются в разные стороны.
– То есть… писал, конечно… но… – он морщится, пытаясь получше выразить мысль. – Но не все это! – берет у меня из рук телефон и вчитывается в строки. – Какая чушь! Какой «отпуск за мой счет»? Я никуда не посылал тебя одну! Я только предложил сделать аборт и все!